Дневной поезд, или Все ангелы были людьми

– Вероятно, где‑то повредило провод и в сети упало напряжение. Так бывает во время грозы. Однажды мы ехали в Коктебель…

– Заткнись, – сказала жена, больше всего на свете боявшаяся грозы и почему‑то считавшая, что пустая болтовня притягивает молнии, в том числе и шаровые.

– Уже заткнулся… – Боб изобразил монастырское послушание, помолчал некоторое время, достаточное для того, чтобы согласие замолкнуть дало ему законное право наконец все же что‑нибудь изречь – пусть даже для собственного удовольствия: – Э‑э… м‑м‑м…

– Ты что – глухой? Заткнись, тебе говорят!

– Я нем как рыба. – Он довольствовался возможностью словесно обозначить свою немоту. – А ты, мне кажется, боишься. Дрожишь как осиновый кол.

– Осиновый кол вбивают в могилу колдуна.

– Извини, оговорился. Ну тогда осиновый лист…

Жанна ничего не ответила – только про себя выругалась.

– Боишься, боишься, – поддразнивал Бобэоби.

– Ну?.. – Она напомнила ему об обещании замолкнуть.

Боб решил показать свой гонор, пользуясь тем, что он такой храбрец и ее страхи ему неведомы.

– Не погоняй. Не запрягала.

– Тебе что – расцарапать физию? – Жанна с интересом разглядывала свои ногти. – Так я могу…

Он мигом сник, из чего следовало, что у него был печальный опыт – ходить с расцарапанной физией. Но при этом решил все же потребовать некоей сатисфакции:

– Позволь тебе напомнить, что у меня не физия, как ты выразилась, а лицо, причем по‑своему привлекательное. Даже красивое. По мне, между прочим, бабы сохнут.

– Лучше бы ты сам засох.

Он всем своим видом изобразил усыхание проклятой смоковницы, о которой где‑то когда‑то слышал, а может быть, даже и читал, но забыл.

– Вот, пожалуйста… скрюченные ветки. – Боб скривил, нелепо вывернул и вытянул перед собой руки, призванные уподобиться ветвям смоковницы.

– Дурак… – Жанна плюнула бы с досады, если бы нашла подходящее место.

– Добролюбов, похож я на смоковницу? – обратился он к темноте, примерно соответствовавшей местопребыванию попутчика на его верхней полке.

– Каждому дозволяется найти себя в Евангелии, – отозвался из темноты Добролюбов.

– Ах, это Евангелие! То‑то, я смотрю, что‑то знакомое. – Боб воспользовался случаем, чтобы намекнуть на свое знакомство с Евангелием, и этим вынудил себя же признаться: – До чего же скучно, господа присяжные! Мне скучно… скучно… Этак простоим еще часа два, пока вызовут ремонтную бригаду, заменят оборванный провод, включат свет. Чем бы заняться, а? Чем бы этаким заняться?

– У тебя есть занятие – выполнить обещанное, – напомнила Жанна об обещании, данном в тамбуре вагона. – Темнота этому способствует…

– А что я обещал? Ах, это… но они там вдвоем, голубки. Воркуют. А посему это подождет, а мы пока… – Он с трудом разглядел в темноте на нижней полке портфель, оставленный Морошкиным. – О! Однако надо бы таможенной и пограничной службе поинтересоваться, что там, в этом портфеле.

Боб спрыгнул со своей полки.

– Это чужое. Не трогай.

– Для таможенной службы разрешен доступ. – Он раскрыл портфель, достал капсулу и поднял ее на ладони до уровня глаз. – Какой занятный предмет! Хотел бы я знать, что в нем. – Боб попробовал отвинтить крышку. – Не отвинчивается.

– Верни туда, откуда взял. – Жанна клацнула зубами: на языке лицевой жестикуляции это могло означать многое, в том числе и то, что она чертовски мила, непредсказуема и способна выкинуть любую штуку – даже укусить того, кто рискнет ее не послушаться.

– Слушаюсь.

В это время зажегся свет.

– Однако как быстро они управились. Просто чудеса. – Бобэоби тер глаза, ослепленные внезапным ярким светом.

В это время вошел Герман Прохорович и первым делом посмотрел на свой портфель.

– Я говорю, как быстро они управились, – подольстился Боб, заискивая перед тем, кому он мог внушить подозрение.

– Проводник сказал, что ремонтная бригада еще не прибыла.

– Откуда же свет?

– А вы не догадываетесь?

– Ни ухом ни рылом, – сказал Боб, не смущаясь грубости сказанного и тонким намеком напоминая кому‑то из присутствующих, что ему после смерти, как голодному духу… обещано свиное рыло.

– Вообще‑то, свет с Востока, как принято считать. – Морошкин заглянул в портфель, чтобы проверить, на месте ли капсула. – К тому же с нами в поезде едет Его Святейшество Далай‑лама.

– Так это ему мы обязаны починкой? – Боб выразил почтительное удивление по поводу того, что могущество Далай‑ламы распространяется даже на такую область, как починка электричества.

– Я лишь излагаю факты. Выводы делайте сами. И вообще мне с вами становится скучно, – сказал Морошкин, не догадываясь, что до него кто‑то в купе уже жаловался на скуку.

– Факты – дело хорошее. А где же ваша спутница, позвольте спросить?

– У себя в купе.

– Они часом не скучают?

– Не знаю. Думаю, что нет. – Германа Прохоровича начинал раздражать этот балаган.

– Все‑таки я хотел бы выяснить этот факт, – фиглярствовал Боб. – Факты – они ведь тоже нуждаются в выяснении, подтверждении и так далее.

– Исчезни же ты наконец! – рявкнула Жанна, после чего Боба как ветром сдуло из купе.

 

Связь

 

– Все‑таки вы меня расстроили с этим свиным рылом, – сказала Жанна так, словно на самом деле хотела сказать нечто совсем другое, но не говорила, пока для этого не наступил благоприятный момент. – Жуткое дело – эти ваши голодные духи.

– Почему же мои? Я лишь пересказываю то, что слышал от сына. Он о них знал гораздо больше и, по‑моему, даже знался с ними.

– Это как же?