Дневные поездки, ночные вылазки. I. Нулевой километр. II. Нерукотворные лестницы

Он не был похож на потерянную игрушку: скорей на бессильного божка – древнего как земля, плотного как иридий, мокрого и кожистого как вылезший из затопленной норы выводок грызунов. Он знал всё, что случалось на дне воздушного океана, не понимал ничего, устал быть больным, привык к своим язвам и не желал даже умереть.

Ёж не был похож на мелкого духа природы: он был бесконечным страданием – глухим, тупым и безысходно телесным.

– Очень страшный ёж, – сказал Ил.

На самом деле, стремительно проникаясь ужасом и заражая паникой компанию, Ил произнёс совсем не это. Отмотаем, восстановим истину.

– Пи**ец криповый ёжик, – сказал Ил.

И лес пугающих животных схлопнулся.

 

 

***

 

Нет, пруд никуда не делся. Деревья как прежде подступали к воде с закатного фронта, а рыхлая тропа глушила шаги. Но украденный звук не превращался в недолговечные мороки, а копился в толще падшей листвы.

Клён и Песок думали, что жуткого ёжика создал кто‑то четвёртый: мало ли персонажей забредало в рощу у пруда. Это не мог быть Ил – он не любил и не боялся ежей, от него ждали террариума.

 

 

***

 

Жуткого ёжика создал Ил – именно потому, что не любил и не боялся ежей. Относись он к игольчатым грызунам с иррациональной опаской, морок стал бы очередным кадром виртуальной реальности – таким же бледным как нестрашные волки и неповоротливые тараканы. Испытывай он симпатию к ежам живым, тряпичным и прочим – ему хотелось бы не пресечь, а продлить существование иллюзии, чего доброго – одушевить воображаемую игрушку. Поэтому Ил выбрал форму, к которой был равнодушен, и набил её всем, что имело шансы внушить ему подлинный ужас.

Илу не нужен был повод – ему требовался инструмент, чтобы уничтожить лес, в котором не было настоящих кошмаров.

 

 

***

 

У Ила был мяч, изображающий глобус. Он кидал его в стену и думал о безвредных фантомах, которые одних пугают, других развлекают, на деле не существуют, но привлекают внимание – и многие этим пользуются. Тот, кто смотрит на иллюзорные зубы тигра, не видит повседневной болезни тряпичного ежа. Недуг некрасив, ёж, в сущности, тоже – Ил не хотел бы смотреть на него лишнюю минуту, рискуя поверить, что больше в мире нет ничего.

 

 

***

 

Там был водоём.

Ил обогнул его и вышел на рыхлую тропу. Порождения шороха флегматично расползались по сумраку над низким кустарником. Ветви плавно вились над головой.

Ил слушал исчезнувший звук. Он ещё не знал, какой лес хочет создать.

 

 

***

 

Пометка на полях:

 

Говорить о себе в третьем лице – простейший способ выходить из тела, а также повествовать, не ковыряя паркет носом ботинка.

Я не краснею, что бы ни записал. Я вспыхиваю на редких уколах: оно обо мне, и почерк тоже мой, даже если диктующий голос принадлежит кому‑то другому.

Жар отпускает быстро: волшебным образом оно не только обо мне. Не только и не столько… Об этом уже было.

Смотрю на локации: когда я шлялся по упомянутой местности, Фогравы и Сайского Полукружия не было в досягаемом мире – карты вообще были немного не те.

Написал: «Когда я шлялся…» – мог написать: «Там, где я шлялся по упомянутой местности».

Там, где я сейчас, город с идентичным названием существует. Есть ли в нём пруды, именуемые так, как мне помнится? Вполне возможно. Но Ил, проснувшийся в интернат, в тех краях никогда не жил.

Если мерить дистанции милями, километрами, пресловутая Фогра гораздо ближе: в разы, в десятки разов. Но расстояния меряются не милями и километрами, а досягаемостью цели. В таком случае, своя и чужая столица равно удалены от меня.

Хорошо, что Фогра никогда не была моей целью. Посмотрим правде в глаза: столица не своя, да и провинция тоже.

Только интернат и земли от излучины Эшта до станции стали почти своими.

Соль, конечно же, не в привычке и не в красотах ландшафта.

Я по‑прежнему не знаю, какие дебри хочу создать. (Понятие «лес» растяжимо как всякий символ, но не является абстракцией). Понять, какую дрянь плодить не хочешь, гораздо проще.

Знал ли Андерсен, чего хочет от интерната, когда проснулся сюда? Думаю, знал. Другой вопрос, насколько точно и подробно формулировал.

Кажется, у него получилось. Нас около сотни, у каждого есть всё время в мире (и не в одном), чтобы наплести какие‑нибудь дебри, сети, кружева или просто вдохнуть, выдохнуть и снова вдохнуть.

Я думаю, нас будет больше. Конечно, нас будет больше: это настолько несомненно, что можно не бредить в неутолённой жажде, а тихо и деятельно предчувствовать.

Нам присылают учебники из центра, на нас наложен ограничительный эдикт – всё это дань осязаемости. Интернат не принадлежит Фограве, что бы в столице ни думали на сей счёт. А наши тропинки бесконечны, как бы мы ни крыли радиус в сорок четыре мили, как бы по‑идиотски ни радовались дневным поездкам.