Дочери мертвой империи

Девчонка спешно вскарабкалась на облучок, села так близко, что мы столкнулись локтями. Ее коленки выпирали дальше моих, как у Кости, когда он учил меня управлять телегой. Длинная юбка ее не только обуглилась: над подпалинами виднелись порезы и темные бурые пятна. То же самое с блузой. Буржуйка не могла спокойно усидеть на месте, ерзая, точно провинившийся ребенок.

От нее несло потом и отчаянием. Мама всегда говорила: «Никогда не знаешь, что сделает отчаявшийся человек». Нужно быть осторожной. Я ездила по деревням всего пару месяцев и почти никогда не брала попутчиков.

– Отдай мне бриллиант, – сказала я.

Она недоверчиво сузила голубые глаза:

– Я заплачу тебе, когда мы прибудем на станцию. Ты знаешь, что он у меня есть. Почему я должна отдавать его наперед?

– Потому что я тебе не доверяю. Можешь сельчан попросить тебя отвезти, если не нравится мое условие.

– А почему я должна доверять тебе?

– Я единственная тебе помогаю. До темноты мы до Екатеринбурга не доберемся, а на дорогах опасно. Повсюду белые. Я и так рискую…

– Не Екатеринбург, – перебила она. – Мне нужна другая станция. Я не могу вернуться в город.

– Ты сказала, тебе нужно на ближайшую станцию.

Именно поэтому нельзя верить красивым сказкам, которые рассказывают подозрительные незнакомцы.

– Неужели нет какого‑нибудь полустанка, где я могла бы сесть на поезд?

– Город ближе всего! Не повезу же я тебя до Нижнего Тагила!

– А если на юг? Я хочу добраться до Челябинска.

Ну конечно! Челябинск. Город под контролем белых.

Но добираться туда несколько дней. Бриллиант ускользал из моих рук. Эх‑ма, я должна была знать, что такого красивого камня мне не получить. Если мы хотели что‑то купить, моей семье приходилось копить деньги и много работать, как и всем крестьянам. Глупая, раз решила, что богатство просто свалится на меня с неба.

– Пожалуйста, – умоляюще произнесла девчонка. – Я не могу здесь оставаться, и вижу, что тебе понравился мой бриллиант. Можем что‑нибудь придумать. Ты уверена, что мне больше негде сесть на поезд? И никак иначе не добраться до Челябинска, не возвращаясь в город?

Ее ровный голос заставил меня остановиться, выдохнуть и призадуматься.

– Почтовая карета, – сказала я. – Она проезжает через Исеть, самый крупный поселок поблизости. Но там ни у кого нет денег. Бриллиант можно обменять только в убыток. Но я подозреваю, что это не единственный твой самоцвет, так? – Я дернула подбородком в сторону ее груди.

Девчонка напряглась:

– Нет. Я показала тебе мой единственный камень. Это все, что у меня есть.

– Тогда как ты собиралась покупать билет на поезд?

Она не ответила.

– Так я и думала. Отдай мне бриллиант, и я помогу тебе продать другой самоцвет в Исети. Много не получишь, но хватит, чтобы сесть в карету. И я возьму два рубля за сделку. Идет?

Она сжала губы, явно недовольная. Но если у нее есть хоть капелька здравого смысла, она согласится.

Я ждала. Иногда покупателям нужно время, чтобы принять озвученную цену.

– Хорошо, – твердо сказала она и положила бриллиант мне в ладонь. – Я принимаю твои условия.

 

Глава 3

Анна

 

 

Торговку звали Евгения Ивановна Кольцова. Крестьянка шестнадцати лет от роду, на год младше меня, но явно более зрелая, раз путешествовала одна, несмотря на войну. Четыре дня назад в Екатеринбурге мы с семьей слышали вдалеке грохот артиллерийского огня. Белая армия подступала все ближе. До самого конца родители были уверены, что нас спасут.

В доме Ипатьева, построенном из камня, было холодно даже летом. А еще темно, но не из‑за архитектурных причуд, а потому, что большевики все окна закрасили белой краской и заколотили досками. В особняке было два этажа, но нас, одиннадцать человек, заселили в три комнаты. Нам не разрешали выходить, а за каждым шагом следили солдаты из красных.

 

«Пока мы вместе, швыбзик, – говорил отец, называя меня детским прозвищем, – мы справимся с любой бедой».

 

Никогда еще он так не ошибался. Теперь я осталась совсем одна, трясущаяся в телеге по тихой тропе рядом с девчонкой, которая пахла сеном, прогорклым потом и почти наверняка была коммунисткой.

– Ты далеко от поселка живешь? – спросила я.

Она едва удостоила меня взглядом, но нахмурилась, как делала каждый раз, когда я подавала голос.

– Это не поселок, – неохотно ответила она со своим деревенским говорком.

Мы оставили празднующих селян и костер позади, проехали мимо нескольких хижин и оказались в полях. Некоторые из них были уничтожены каким‑то недавним бедствием, словно сожжены.

– Это едва ли деревней можно назвать. Я из Медного. Полдня на север от Исети, куда мы едем.

В ее голосе звучали нотки гордости, так что я не стала упоминать, что никогда раньше не слышала ни об Исети, ни о Медном. Пусть думает, что я жила в Екатеринбурге и была знакома с этой частью страны. На самом деле я ничего не знала. Ничего, кроме одного дома, двора и подвала.

– Твои родители разрешают тебе уезжать так далеко одной? – поинтересовалась я.

– Нам нужны деньги.

– Не боишься оказаться посреди боевых действий?

– А ты не боишься? – спросила она жестко.