Дом Безгласия

– Тс‑с, милая, – пролепетал я и взял девочку за плечи, уводя из спальни. Родители завозились в постели, но ничего не сказали, а я не был готов ставить их в неловкую ситуацию.

Мы вернулись в гостиную, откуда, насколько я знал, вел единственный вход на чердак – небольшой квадратный люк в потолке, закрытый обычной плоской крышкой. Как в детстве, так и потом, повзрослев, я решался разве что украдкой заглянуть в это жуткое и таинственное место. Однако сейчас я немедленно притащил от входной двери стул и поставил под люк. Забрался на него, расставив руки, чтобы удержать равновесие. Затем потянулся вверх и отодвинул крышку. В лицо порхнуло облачко пыли.

Я закашлялся и принялся тереть глаза. И сделал то, что в другое время показалось бы смешным, а сейчас напугало детей – они могли почувствовать мой растущий страх. Подпрыгнул как мог высоко, чтобы окинуть беглым взглядом чердачное помещение. Потом повторил свой трюк четыре или пять раз, чтобы просканировать каждый угол. В темноте различались силуэты ящиков и груды всякого барахла, сваленного сюда обитателями дома и давно забытого. Ни люди, ни призраки на чердаке не скрывались.

Оставалось одно. Сын, очевидно, ушел из дома, хотя на него это непохоже. Я не мог разгадать причину.

– Стойте здесь, – приказал я младшим детям. Сейчас я понимаю, что следовало бы найти для них хоть слово утешения или ободрения. Но тогда мой разум работал не как положено. В мозгу проносились огненные белые сполохи, которые почти полностью застилали зрение.

Я открыл парадную дверь и выбежал наружу. На востоке едва начал заниматься рассвет. Я принялся за поиски – своего рода магический ритуал, который непременно вернет мне сына. И неважно, что он будет объяснять, если я найду его в неподобающем месте, скрывающегося от нас и от всего мира. Обыскал каждый дюйм двора, старый амбар, заглянул во все сараи, под навес, за деревья. К тому времени, когда я начал прочесывать лесок по границе участка, проснулись мои родители – то ли их разбудили дети, то ли мои лихорадочные поиски, сопровождаемые постоянным выкрикиванием имени Уэсли. Старики подключились ко мне.

Безрезультатно.

Паника бушевала в моей груди уже на уровне инфернальной. Каждый вдох давался с трудом.

Мой сын пропал. Его похитили. Если бы он ушел по своей воле, взял бы телефон.

Наконец, уже еле ворочая языком, я позвонил в полицию.

 

Глава 6

 

Апрель 1989 года

 

1

 

Признаю, образ избитый, однако в те дни, после того как я встретил в лесу Коротышку Гаскинса с отрезанной головой у ног, мое небо затянули грозовые тучи. Те же тучи висели и над Андреа. И как бы ярко ни светило солнце, перед глазами постоянно висела пелена, которая омрачала жизнь. Андреа обычно избегала разговоров на эту тему, чему я был только рад. Мы заключили негласный пакт – делать вид, будто ничего не случилось, будто мы никогда не видели того, что видели тогда в лесу. Конечно, весьма легкомысленно, и все же каким‑то внутренним чутьем я осознавал – это то, что нам надо: блокировать воспоминания на уровне подсознания.

Разумеется, мы пошли в полицию и все рассказали. Я уловил в глазах копа снисходительную усмешку – вероятно, он решил, что мы в тот день раздобыли пару доз кислоты и интересно провели время в лесу, а затем воображение дорисовало жаркий подростковый секс на трухлявом, изъеденном термитами бревне. Однако полицейским стало не до смеха, когда мы вернулись на место преступления и показали им кровь и хрящи. Все почувствовали запах разлагающегося человеческого тела. Гаскинс, само собой, исчез, а от его жертвы остались лишь куски обгорелого мяса. Коп, который принял наше заявление, побледнел, как беременная женщина.

Моим родителям было ненавистно все произошедшее – то, что я увидел ужасные вещи, что нас затаскали в полицию, в тысячный раз заставляя пересказывать историю. Андреа пришлось еще тяжелее – ее мама едва не лишилась рассудка и возложила вину на меня, навсегда (как выяснилось, на несколько часов) запретив дочери со мной общаться. К вечеру следующего дня она остыла; мы втроем, обнявшись, плакали в холле Льеренасов и просили прощения друг у друга за то, что не требовало извинений.

Прошло три недели. Коротышку Гаскинса разыскивала вся полиция штата, и пока безрезультатно. Детали расследования скрывали; сообщили только имя жертвы – незнакомый мне Джордж Холлоуэй, – но я был уверен, что дома у Коротышки обнаружились и другие мерзкие находки. Смуглый низкорослый мужчина найдет, где спрятаться, если девяносто пять процентов округа составляют фермы, леса и болота. Почему‑то я воображал, что он отсиживается в дупле большого кипариса, который раскинул свои белые корни‑щупальца в темных грязных водах, и даже аллигаторы в испуге шарахаются от злобы, источаемой этим человеком.

Единственным лучом света в мрачной атмосфере стали встречи с Андреа в кафетерии аптеки «Рексолл», куда мы после школы забегали выпить кофе. Кофеин помогал воспрянуть духом, и мы болтали о фильмах, книгах и музыкальных клипах – любых творческих вещах, далеких от нашей повседневности. В тот вечер накрапывал весенний дождь; капли стучали по стеклу огромных окон, выходящих на Мэйн‑стрит. Я не сразу заметил, как ввалились глаза Андреа; или она умело маскировала синяки. Однако дождь успокаивал меня, давал выход бурлящим внутри эмоциям, и в тот день я чувствовал себя реально лучше, даже до того, как старая Бетти Джойнер принесла нам кофе.

– Держите, милые, – проворковала добрая женщина, ставя на стойку дымящиеся чашки. Мне тогда шел семнадцатый год, и это говорит само за себя, но клянусь, мисс Бетти на момент моего рождения было лет восемьдесят, и с тех пор она по‑прежнему выглядела на восемьдесят. Сколько себя помню, ничуть не изменилась. – За счет заведения. После всего, что вам досталось…

– Вы уже три недели так говорите, – ответила Андреа с вежливой улыбкой. – Мне кажется, давно пора брать с нас деньги.

Мисс Бетти отмахнулась, словно прогоняя муху.

– Чепуха. То, что налито в ваши чашки, стоит Генри всего два цента. Этот скупердяй нипочем не догадается, что я три недели украдкой подаю вам бесплатный кофе. – Она заговорщицки подмигнула, словно на самом деле снабжала нас кокаином или контрабандным оружием. – Только не вздумайте попросить банановый хлеб и удрать. Выпечка задаром не дается. – Она расхохоталась и ушла прочь, весьма бодро для своего возраста.

Я поднял чашку. Андреа сделала то же самое, и мы молча чокнулись горячим кофе.

– Мировая старуха, – сказал я. – Жаль, она не моя бабушка.

– Мне тоже жаль. – Андреа осторожно отпила глоток. В «Рексолл» чуть теплых напитков не подавали. – Пусть она доживет до ста лет.

– До ста? Да ей вот‑вот стукнет сотня!