Дорога горлицы и луня
– С места не сдвинусь, пока не будет по‑моему! А коли не будет, заберу Бортэ и уйдем с глаз долой, раз не нужны здесь никому!
Собака припустилась помогать Добрыне и залаяла на зевак яростно. С других дворов псы начали отвечать, зазвенели цепи тяжелые. Лошади на конюшне заржали от испуга. Старший сын Радолюба потащил Бортэ за загривок, крича слишком громко, чтобы люди волколаков под навесом не услышали.
– Ах ты! Муха дурная под хвост цапнула! Путята, подсоби унять!
– Ась?! Ась?! – завопил средний брат. – Я же на ухо тугой с тех пор, как ты меня за Аленку – бесстыжую бабенку к косяку дверному припечатал!
Агафия, окруженная Честимиром и Воиком, как кольцом, не способная перекричать шум во дворе, теперь только плакала. Ее удалось увести в горницу наверх. Когда княжна вырвалась из забытья, она услышала в темноте (ни лучины не было зажжено!) негромкий голос, которому недоставало ни красоты, ни силы, певший:
Баю‑баю, да побаю,
Расскажу, чего не знаю.
Сколько зыбку[1] ни качай,
На перинке спит Печаль.
Утром хлеба напеку,
Дам к парному молоку,
Только рано не вставай,
Тесто ставить не мешай.
Да Печаль рано встает,
Ставить тесто не дает.
Я качаю ночь и день.
Завались, Печаль, за пень,
Пропади, Печаль, в кустах,
Во малиновых листах.
– Бортэ, лучину б зажечь, – сказала Агафия.
– Не надо. Так хорошо.
– У Радолюба прощения попросить надо. И у Добрыни с Путятой.
– Они уже спят.
– Ты чего не спишь? – спросила княжна серую тень, склонившуюся над ней, положившую, должно быть, еще днем голову подруги к себе на колени.
– Думу думаю.
– Тяжелы наши думы! – вздохнула Агафия.
Девицы помолчали. Княжне вдруг страшно стало, что кередка заснет, и она спросила у подруги:
– Что за колыбельную ты пела?
– Когда умерла моя тетка Донгмеи, я долго плакала и не могла спать. Няня Горинка утешала меня, как могла. Она сидела всю ночь у постели, потушив все огни в юрте, и баюкала меня словами со своей далекой родины. Я никогда бы не подумала, как пригодится мне учить язык моей рабыни… О, нет, не рабыни. Она и Донгмеи были мне как две матушки родимые. Хорошо ли я сейчас пела колыбельную, Агафия?
– Скажу как на духу. Для меня хоть козой блей, а при ком другом лучше говори, как обычно.
– Да ну?
– Хорошую подруженьку тебе Бог послал? – спросила княжна, улыбаясь.
Кередка не ответила, а тихо рассмеялась, откинувшись на толстые бревна сруба шинка.
Глава 6
Страшись любви: она пройдет,
Она мечтой твой ум встревожит,
Тоска по ней тебя убьет,
Ничто воскреснуть не поможет.
М. Ю. Лермонтов. Опасение
Снег совсем растаял. На серых и черных ветках деревьев появилась свежая дымка зеленой листвы. На полях молодая трава стрелами пробивалась через пепел от старой, сожженной. С шумом плескались у берегов волны освободившихся от ледяного панциря рек и озер. То светило солнце, то дул такой сильный ветер, что на глазах слезы выступали. По нежному, как лепестки незабудок, небу плыли мягкие белые облака. Путники уже продали шубы и носили темно‑коричневые армяки. Подковы лошадей оставляли полукруглые следы на не до конца еще высохших дорогах.
На границе Архангело‑Глинского и Чердынского княжеств Радолюб послал Добрыню в село Беркут, где должны были путников встретить волколаки княгини Ясинки. Воику пришлось править телегой, и верхом Бортэ и уже неплохо катавшиеся Честимир и Агафия скакали теперь только втроем. Дяде, племяннице и подруге было что обсудить. В повозке Радолюба лежало два пучка тонких буро‑красных веток вербы, покрытых пушистыми серо‑белыми, будто светящимися по краям, почками.
Покачиваясь на лошадиной спине, княжна рассказывала подруге:
– Ранние пчелы да шмели без пыльцы не доживут до лета красного. Потому выламывать начисто все веточки к празднику церковному не надо. В Светлоровске об этом знали. Часто хоть одну веточку из букета да сажали в землю влажную сразу после службы. Вырастали корни, и на многие лета оставалось в мире этом дерево в память о добром поступке человеческом.
– И мы так сделаем на привале, – решила Бортэ.
– Агафия, если бы ты еще слова Радолюба так же хорошо запоминала, как о пчелах то, чему я тебя учил! – притворно опечалился Честимир.
– Я боюсь, Радолюб меня совсем глупой считал бы, не будь я твоей племянницей, – ответила девица, опустив глаза.
– Ты ему очень нравишься, – принялся утешать ее дядюшка. – Как он посмотрел на Воика, когда тот подарил тебе пучок вербы! Кажется, для сыновей своих он невесты лучше тебя не искал бы. В оба смотри, Агафия, стреляй очами, а коли сватов пришлют, выбирай Путяту.
[1] Колыбель.
