Дорога горлицы и луня
Кередка лежала, приподнявшись на локте, сняв с головы платок. Агафия наматывала короткую черную прядь на палец, о своем думая.
– Я попрошу Прасковью завтра напечь пирогов и раздам детям и Аксютке.
– Дай мне лечь, – попросила Бортэ, и рука княжны у волос ее исчезла. – Надо придумать, как платок иначе завязывать. Мне жарко в нем. А семь ртов кормить мы сможем ли? Сколько денег Радолюб оставил Воику?
– Хватит и на доброе дело. Что мы, звери дикие, чтобы молча на чужую худую долю смотреть?
– Всем разве поможешь?
– Разве я тебя прошу помогать? Ты лучше пока в избе посиди, в село не суй носа. Едва ли и здесь кередов любят.
– Впору уж рожу перекроить, – пошутила Бортэ.
– Лучше того, что есть, у нас с тобой не выйдет, – ответила Агафия, и обе девицы захихикали, рты зажимая руками.
– Ну так где жить лучше? Как вы с Воиком рассудили? – спросила золотоволосая девица, когда подруги успокоились.
– Воик хороший, но болтун. Я ему почти не отвечала – боялась ошибку совершить, и тогда бы мы дорогу к Новому Волчку не нашли.
– Ой, Бортэ, за нами приедут. Нас туда проводят, – сказала Агафия, но сердце ее сжалось, словно от тоски.
С утра со двора глухой вековухи на заброшенный через забор перебиралась девица в белой рубахе, зелеными узорами и тесьмой украшенной. Нимало не тревожась о том, что алые голенища сапог видны во всей красе из‑под задравшегося подола, Бортэ спрыгнула вниз. Подошла кередка к открытому настежь сараю, заглянула внутрь. Увидела прислоненные к стене косы. Цокнула языком. Много чего еще было там такого, о чем княжна Агафия, о землепашестве мало знавшая, подруге не рассказывала, потому кередка развернулась и пошла к избе. Дверь не открывалась. Решив, что Аксютка заперлась, Бортэ захотела уйти. Проходя мимо стены, заглянула девица в пустое окно – без ставен или бычьего пузыря. Никого! На досках посреди пола (не остатках ли крыши, которые после похорон и убрать‑то некому?) и столе лужи. На печи выросло два одиноких кустика. Сундуки, лавки и прялка были опрокинуты. Старые рубахи просто так валялись мятыми кучами, и на выцветшем холсте темнели следы грязных босых ног. Бортэ забралась в избу через окошко и направилась к двери по скрипучим половицам. Кто‑то заперся изнутри! Кередка потянула руку к щеколде, как вдруг позади нее послышался топот, словно через горницу побежал ребенок маленький. Девица обернулась. Никого! Бортэ присела, опершись спиной о доски двери, и незаметно для глаз чужих под подолом рубахи нащупала нож в голенище сапога.
– Аксютка?
Глупости. Сколько ж лет ей было, когда сестра Матрена утопилась? В колыбели лежала? Бортэ плавно поднялась, руку с ножом за спиной держа.
– Я драться не буду! За меня всегда другие дрались.
Кередка прикидывала, как лучше уйти подобру‑поздорову. Вдруг из кустов на печи раздался голос:
– Ох, какой парень уродливый!
Глава 9
Сколько их? куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят…
А. С. Пушкин. Бесы
Бортэ знала, что она красива, что есть в ее лице и осанке черты, которые мужчинам приятны и их женам, сестрам и дочерям не противны. Конечно, вдали от юрт у кередки не было ни шелков, ни золота, ни пудры, но разве это нужно не для того, чтобы добавить блеска, а чтобы заставить сухие кизяки гореть изумрудами? Вспомнив, что косичек‑змеек по плечам и спине уже никогда не будет, Бортэ поняла, как ее приняли за юношу.
– Так я же девица!
– Еще и голос противный! – запищали из кустов на печи.
Кередка пошла на звук. Услышав ее шаги, что‑то маленькое спрыгнуло вниз на те доски, на концах которых стояла гостья, и они под ногами в красных сапогах взмыли вверх. Бортэ упала назад, ударилась спиной об стену, охнула и быстро наступила на бок лежавшего в комнате сундука. Зверек или дух неведомый прыжком поднял другую часть пола. Вода из луж полетела в лицо девице, заставив гостью закрыть глаза рукавом. Что‑то тем временем толкнуло расписные стенки ящика, и тот заскользил к другой стенке со скрипом, шорохом. Опасаясь за свою спину, Бортэ, не дожидаясь, пока сундук остановится, подалась на валявшуюся лавку, но не удержалась на узком ее боку, направленном к небу чистому да облакам пышным (крыши‑то не было), и упала на пол лицом. Чуть‑чуть до угла печки не долетела! Из носа и лба над одним глазом брызнула кровь. Враг неведомый прыгнул прямо на девицу, словно раздавить ее или пройти сквозь нее хотел. Голова у Бортэ кружилась. Из последних сил схватила она что‑то, прислоненное к белому кирпичному печному боку, и швырнула в создание неведомое. Противник с писком и визгом отлетел назад. Когда Бортэ поднялась, пошатываясь, она своего врага увидела – крошечного человечка в белой рубахе до колен, перевязанной черным кушаком. Он был весь покрыт шерстью цвета волос Аксютки (заметила бы Агафия, будь она в той избе). На руках и ногах темнели когти длинные. Большие уши торчком стояли. Что‑то пыталось вырваться. Ухват, брошенный Бортэ, прижал крепко‑накрепко человечка за пояс к стене избы.
В дверь застучали. Послышался встревоженный голос Агафии, прибежавшей из‑за шума услышанного на соседский двор:
– Аксютка, отопри!
Бортэ подставила нож к горлу врага своего и многозначительно молвила:
– Гм!
На большее сил не оставалось. Голова гудела, от солоноватого и железного привкусов во рту тошнота подступала к горлу. Человечек понял все. Он щелкнул пальцами, и щеколда упала на пол. Переступая через порог, Агафия окинула взглядом горницу, и корзинка из ее рук упала на пол.
Вскоре Бортэ уже сидела на поставленной правильно и придвинутой к печке лавке. Княжна, намочив утирку в луже на столе, прикладывала к щекам и носу подруги ткань сырую и прохладную. Человечек со стенки верещал:
– И так был страшен, а теперь и того пуще! У‑у‑у!
– Помолчи! – огрызнулась Агафия, а затем к кередке обратилась: – Бортэ, как же это получилось?
Та что‑то пробормотала на своем языке с мрачным видом.
– Не поняла.
– Если я тебе это переведу, Честимир шкуру с меня спустит.
– Коли парень в бабьем платье здесь помрет, хоть за ноги, да вытащи его из избы. Мне покойник в горнице не нужен, – не унимался человечек.
– Рот закрой, – злилась Агафия еще сильнее.
