Дорога горлицы и луня
Потеплело. Трава и деревья зеленели, словно наступило уже красное лето. Пышный, свежий, теплый еще, что даже сквозь тряпицу чувствовалось, каравай к груди прижимая, Агафия шла быстрыми шагами по улице села Беркут, шестерых ребятишек Устиньи разыскивая. Заметила девица их за церковью. Там росла береза о двух стволах – один засох, другой здравствовал, и на легком ветру листья казались вышитыми косо зеленым шелком прямо по небу голубому. Старший мальчишка забрался невысоко по первому стволу и повис вниз головой, крепко обхватив ветку руками и ногами. Братья и сестры встали рядом в круг около Аксютки. Все семеро были растрепанные и чумазые.
– Мы вчера Матрену видели. Под коровой Корнилия сидела, молоко сосала из вымени! – врал старший сын.
– Страшная Матрена, как кикимора, – поддержали другие дети выдумку.
– Шипела и угольками в нас плевалась.
– Ночью звезды с неба украла, чтобы я упал и лоб о крыльцо ушиб.
Аксютка не понимала, что о погибшей сестре ее говорят. Улыбаясь, она бормотала бессмыслицу:
– Я залезу козочке в одно ушко бабушкой, из другого вылезу княжной.
– Княжной! – не унимался старший. – А Матрену велишь на иконах писать? А меня сделаешь воеводой!
– А меня епископом!
– А меня боярином!
– А меня женой Корнилия, чтобы коровы свои были…
Агафия покраснела от досады. Некому было научить детей уму‑разуму. На всю улицу такие глупости кричать! Хорошо, что люди добрые или в поле, или на огородах трудятся и не услышат ничего.
Княжна подошла к ребятишкам и безумной и сказала строго:
– Что же вы к Аксютке пристаете?
– А зачем она тут есть? – спросил старший брат нагло.
– Покушайте хлебушка, а я расскажу, как и зачем Бог человека создал, – предложила Агафия, вспомнив, чему учили ее в Светлоровске по книгам бесценным, и разворачивая рушник, чтобы достать каравай.
Мальчишка с дерева спустился проворно, поглядел на девицу золотоволосую хитро исподлобья, резко выхватил угощение и побежал прочь, хохоча. За ним, как стая птиц, кинулись братья и сестры, самого младшего, выпучившего глазенки и засунувшего в рот кулачок, унося на руках. С Агафией осталась одна Аксютка. Впрочем, сирота безумная опять не ведала, что вокруг нее творится, и сама себе рассказывала с выражением:
– Приехали к кукушке сваты. Думали, что девка. В избе‑то пусто. А у соседей‑то все птенцы – кукушата!
– Давай я тебя домой отведу? Покушаешь, – предложила княжна, взяв собеседницу свою за руку.
Аксютка пошла за сердобольной девицей в свою избу, где домовой стерег принесенную Агафией для сироты‑хозяйки кашу, но не съела ни ложки, а через окно выбралась опять во двор и ушла неведомо куда.
Ночью в жарко натопленной бане при избе тугой на ухо Прасковьи княжна сетовала, что даром пропадают ее о милосердии в Беркуте хлопоты, и втирала в спину растянувшейся на лавке Бортэ мазь, по давнишним заветам Честимира составленную. Кожа кередки будто свет золотистый испускала.
– Ума не приложу, как детям Устиньи помочь. А ведь они еще малы. Вырастут – набедокурят – то‑то накажут их в селе за это. Учить ребятишек надо смолоду. Младенец весь день грязный кулачок сосет. Так и захворать недолго. Не больно? – спросила вдруг Агафия, когда Бортэ сделала движение головой.
– Нет. Столько времени уже с ними бьешься. Бросила бы, а?
– А кто тогда им поможет?
«А кто мне поможет? – хотелось спросить Бортэ. – У меня сейчас никого нет, кроме тебя. Друзья далеко, да и вспоминают обо мне только словами неласковыми, не иначе. Семьи больше нет. На улицу выйти не могу. Целый день этой спиной, которую ты гладишь, которая по твоей вине обезображена, подпираю белую стенку печки. Зачем травы целебные собирать? Зачем дети эти и Аксютка?»
Агафия закончила мазать тело снадобьем и отошла к ведру с водой, опустив руки туда. В рубахе, державшейся на одном плече, и с золотыми прядями, волнистыми после того, как расплетена была коса чуть ли не до колен длиной, казалась девица Бортэ не то херувимом с икон в тереме князей Светлоровска, не то Мокошью, которую, по страху боярыни Варвары, хотела Агафия вышивать вечером в день приезда кередки в столицу. По опущенным плечам и глазам печальным подруги догадалась бывшая ханум, что девица устала. Ох, не до упреков сейчас, не до просьб. Бортэ приподнялась на локтях и завела разговор о том, что княжне нравилось всего более сейчас:
– Какие травы в снадобье, которым ты мне спину мажешь?
Агафия встрепенулась и оживилась:
– Ромашка, крапива, сок березовый, тертые желуди прошлогодние. Я нашла их в кладовой у белки, под корой старого пня.
– Тогда ты полдня проходила в лесу? – спросила Бортэ с улыбкой.
– И еще пойду. Я все помню. И все исправлю. У волколаков шрамов на спине быть не должно.
Глаза обеих девиц сверкали в полумраке бани. В окно лился бледно‑голубой свет луны…
Бортэ теперь училась писать, и Воик, довольный, давал красавице уроки.
– По чертам и резам гадали и читали раньше и люди, и волколаки. Сейчас только в Новом Волчке об этом помнят, а бывшие наши слуги приняли бога нового и буквы иные, – объяснял юноша, вкладывая в небольшую руку кередки костяную палочку‑писало.
Бортэ очень старалась, но получалось у нее средне, не сразу и косо‑криво, чему девица, привыкшая, что все выходит ладно, дивилась да печалилась скрытно. Она рассказывала Воику:
– Мы не царапаем бересту, а рисуем кистью на ткани или табличках. И указы не слева направо, а столбцами, сверху вниз пишутся. Каждый символ в Новом Волчке означает только звук, а в юртах – целое слово. Много лет назад кереды захватили царство Хуа‑го[1], откуда родом были мои мать и тетка. Но степные народы сами покорились обычаям рабов своих. С тех пор все, кто у власти сидит или успеха добиться желает, должны двумя языками владеть: на родном мы говорим, на другом, из сожженных и заново построенных дворцов и хижин, пишем. Только мало нас, грамотных, в сравнении с числом остальных кередов и рабов.
Воик сравнивал Бортэ с ветром, распахнувшим где‑то в душе его ставни так, что открылись взгляду юноши миры новые и чувства неведомые. И он уже который раз принимался объяснять, как по березовой коре чертить и резать надобно, чтобы получился первый знак в слове «лошадь». Агафия в это время проходила мимо. Кередка окликнула подругу:
– Приедешь в Новый Волчок – подпись свою нигде по‑местному поставить не сумеешь! Иди учись.
– Подписи Честимир поставит. А некоторые травы полезные только в конце весны силу набирают, – ответила княжна, поднимая с лавки у самой двери корзину.
[1] Прототип – Китай.
