Дорога горлицы и луня
– Бортэ, что ты думаешь?
– Что братец мой Сартак не дурак, да и в советниках его люди разумные имеются. С деревень на окраине добычи всего ничего. А вглубь княжества от реки уходить не стали. Молодец против овец, а против молодца – сам овца? Нет. Какие‑то отряды малые могли хана ослушаться и напасть. Только их наказали уже, должно быть. Новые не прибегут, участи провинившихся боясь. У нас еще время есть.
Агафия ничего не ответила, только обняла Бортэ. Так они посидели немного молча. Потом княжна сказала:
– Знаешь, чему я рада?
– Погоди, подумать дай…
– Что Воика с нами сейчас нет.
Никак не ожидала Бортэ этого. Она у подруги спросила:
– Чем же он перед тобой провинился? Паренек добрый, угодить нам старается.
– Сама в толк не возьму. Много его. Ох, будто везде он сидит. Прости, коли не по нраву слова мои пришлись. Другому никому бы не рассказала.
Бортэ голову на плечо Агафии привычно опустила и промурлыкала:
– Ой, девочка моя…
Глава 11
Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали,
сухие листья хрустели; выехала из лесу Баба‑яга –
в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает…
Василиса Прекрасная (русская народная сказка,
по сборнику А. Н. Афанасьева)
Хоть бояре Выстрогодские в Беркуте не жили, нападение на земли их напугало хозяев. Вскоре приехали в село мужики‑мастера. Холодным выдалось начало лета, однако присланные люди рубахи снимали – от работы жарко становилось. Землю копали, лес рубили, торопились окружить избы валом и стеной крепкой. Староста деревенский даже к вековухе Прасковье подселил двух мужиков. Нраву они были смирного, лишнего не болтали, да и думали только о трудах дневных и семьях, на время покинутых, однако Агафия и Воик поняли, что Бортэ лучше снова спрятать. Теперь спала кередка днем в избе Аксютки – дом без крыши и приезжие стороной обходили. Часть ночи волколаки проводили вместе, гадая, когда за ними из Нового Волчка воротятся. После княжна и юноша тихонько к Прасковье на боковую возвращались, а Бортэ в облике зверином или птичьем до рассвета по селу носилась. Прожили они так три заката и три восхода солнышка красного.
На четвертую ночь увидел степной лунь чудное. Шли по берегу Смородины три девицы с волосами светлыми, в косу не заплетенными, платками не повязанными, но красивыми и длинными – как у Агафии. На рубахах гулявших красавиц узоров никаких вовсе вышито не было, зато на шее на веревочках бились о груди речные камушки. С улыбками счастливыми, голых босых ног не стесняясь, перепрыгнули девицы через один забор – а пес не залаял! Подбежали гостьи непрошеные к избе, постучались в ставни, как дети шаловливые. Степной лунь на все из‑за трубы избы соседней смотрел. Открылось с треском окно. Красавицы стали махать руками, будто к себе звали. Вскоре вышел во двор мужик из тех, кто на работы по приказу боярскому явился. Одна девица положила головку приезжему на правое плечо, вторая – на левое, а третья впереди пошла, остальных ведя к воротам и поя тихонько:
Лада‑млада, кудри‑кольца,
Полюбила своевольца!
Он за стог не силой вел.
Там цветочек алый цвел.
Ай‑люли, ай‑люли!
Сваты к ладе не пришли.
Зубы скалит дочь соседки:
Полушалок у ней редкий,
Ленты две в ее косе –
Порешили с браком все!
Ай‑люли, ай‑люли!
Языком‑то не мели.
Мужик, как зачарованный, шел за девками, оставив открытыми ворота. Все четверо спускались теперь к Смородине. Песня странная продолжалась:
Ладе замуж неохота –
Дегтем вымажут ворота[1].
Бьет который день отец.
Утопись – один конец.
Ай‑люли, ай‑люли!
Сестры милые пришли.
Из воды показалась еще одна голова девичья – с темно‑рыжими сухими волосами! Как только кончилась песня, три красавицы принялись мужика щекотать и сами смеяться, пока тот смотрел в пустоту с улыбкой глупой. Степной лунь увидел с березы, как упала вдруг с неба ступа. Торчала из нее старуха тощая, с руками костлявыми, спиной колесом и гривой седых спутанных волос, которые, как и рубаху черную, трепал ветер, всегда над водой летающий. Закричала бабка:
– Фу‑фу, бесстыжие! Кто позволил? Прочь, скверные! Прочь, паскудницы!
Засвистело над головами девиц помело. В другой руке держала старуха палку. Насажен на верхушку был череп лошадиный с глазницами горящими. Бросили красавицы мужика, кинулись в воду да не всплыли. После этого взлетела ступа с бабкой в небо темное, к лесу за Заряницей путь держа. Мужик в себя пришел, глаза протер, вырвало его на траву у того места, где пена волны речной берег целует. После поплелся спасенный наверх к людям, в избу, пошатываясь.
[1] Так поступали с девушками, невинность до брака не сохранившими. А две ленты в косу заплетала та, которую уже просватали и вся семья которой вела активную подготовку к свадьбе с конкретным человеком.
