Дорога горлицы и луня
Старуха потрясла резко Аксютку за плечо. Дурочка проснулась, но не узнала даже сестру свою, а только заплакала громко и жалобно. Русалка помрачнела, но усадила безумную и стала держать ее крепко. Баба‑яга же принялась ножом, будто из воздуха полученным, обрезать коротко волосы новой жертвы своей. На пол змеями, листьями и травой падали темно‑рыжие пряди. Бортэ заметила, что Матрена прокусила себе губу, и без слов смогла указать Агафии на струйку крови, сползавшую к рубахе белоснежной по щеке бледной. Череп на палке летал вокруг трех, в заброшенной избе собравшихся.
Когда кончился обряд страшный, подхватила старуха Аксютку, у которой веки закрылись и посинели, а плач умолк, на руки. Появилась под Ягиней ступа. Без слов взмыли пленница и хозяйка ее в небо ночное. Агафии захотелось помочь сироте несчастной. Но краем глаза уловила княжна движение Бортэ. Всплыли в памяти желтые пузыри на мокром теле, шалаш из веток еловых, вьюга, бред одной и мука общая.
– Воик… Слетай за Воиком, разбуди осторожно. В лесу меня поищете. Быстро! – прошептала Агафия, радуясь, что нож оставлен за сараем у Прасковьи и облик зверя любого принять получится.
Не убедившись толком, куда Бортэ полетела, кинулась княжна догонять Ягиню и Аксютку. Старуха и не беспокоилась о том, что кто‑то ее преследовать осмелится. Она прижимала к груди обвислой нежное девичье личико и о чем‑то думала. Вдруг свалилась на путниц сверху медведица с шерстью светло‑бурой! Рев раздался над вершинами берез да сосен. Лапа когтистая к носу крючковатому потянулась. Только обхватили шею Агафии из воздуха взявшиеся руки, из одних костей состоявшие! Вывалился из ступы зверь, но напала на Бабу‑ягу орлица. Засверкали перед лицом старухи уродливой когти острые и перья светло‑коричневые. Осерчала та, хлопнула по крылу сильному – и ослабло оно! Упала Агафия‑птица на дерево, ветром давнишним пополам переломанное, обернулась волком и по лесу за ступой припустилась. Бросила старуха что‑то вниз. Не сразу княжна опасность почуяла. Как коснулись лапы зеркальца Бабы‑яги, начала под телом светло‑серым гора расти хрустальная! Заскользил зверь вниз. Как ни старалась Агафия, не могли когти волколака тело тяжелое остановить. Росла и росла твердь прозрачная, словно капля росы. Перевернулась уже княжна на спину. Все деревья лесные в глазах хороводы завели… Пропали ступа с пленницей из виду. Лишился зверь чувств.
Глава 12
Жалость – со слезами, а доброта – с мозолями.
Пословица
Когда княжна в чувство пришла, то увидела лица с узкими косыми глазами, как из оклада иконы, из платка зеленого выглядывавшее. Воик и кередка нашли подругу свою! Но нет. В горнице ничего знакомого не было. И мечтать не смела Прасковья о таких подушках пуховых да постели широкой! На палке над девицами горели дыры черепа лошадиного. Агафия резко подняла голову с колен Бортэ и села.
– Мы в Новом Волчке?
– У Ягини, – ответила кередка бодро и довольно.
Подбодрить хотела. Плохо вышло. Обе это поняли.
– Как же она вас с Воиком поймала?
– Пф! – фыркнула Бортэ. – Воик в избе во сне сил набирается. Ему еще нас выручать.
– Ты меня не послушалась!
– А коли Ягиня не в лесу живет? Мне бы хоть знать, где ты нас дожидаешься. Я далеко летела. В бой не вступала. Приблизилась, когда ты с горы хрустальной вниз покатилась. Подобрали тебя… куколки! Вроде тех, которых я в Светлоровске у детушек малых видела. Положили они тебя в возок низкий да длинный, петухами черными запряженный. Я все за вами летела, смотрела на волка серого неподвижного. Ох, долго путь длился! Явились мы на широкий двор, вокруг частокол, на каждом бревне череп светящийся. Посреди изба – большая, нарядная, только на лапах куриных. Унесли тебя куклы в горницу. Я вокруг повертелась, мышью обернулась – мой‑то нож при мне. Забралась в дом – а он внутри палатами оказался! В одной светлице окна ставнями загорожены, а на двенадцати цепях мужик тощий – только кости кожей и обтянуты – висит. Глаза злые и бесцветные. Загремел звеньями ржавыми, позвал меня: «Принеси, волколак, три ведра воды! Утоли жажду мою!» А я ему: «Как же я это сделаю? Мышь ведро не поднимет!» Он тогда просить принялся: «Поищи у Бабы‑яги от цепей моих ключи. Коли волю получу – что угодно для тебя сотворю!» Знать, сила есть. Стала бы такая хозяйка мелочь какую на цепях в своей избе держать?
– Бортэ, ты же не освободила его?
– Кого?
– Кощея Бессмертного! Ягиня жизнь сама не отбирает. А вот он за людей решит – как травушку косит. Лютый, лукавый – никого злее и хуже его не знаю!
Княжна задрожала. Голос ее стал тоньше – от испуга. Кередка поняла – дело могло стать еще хуже, чем сейчас. Никогда подруга ее не была в таком страхе и смятении!
– Агафия, я за ключами в горницы полезла, да меня старуха приметила. Так я здесь и очутилась.
– Бортэ, почему нельзя сделать то, о чем просят? Мы пытаемся спасти чадо слабое, а не причинить всем людям и волколакам зло великое! Не можешь хорошо – иди к Воику на лавке сидеть, хоть там ничего не натворишь. Эх! Да кабы не ты!..
Кередка приподняла удивленно брови. Что случилось? Разве могла княжна вспылить так?
– Ага. Из‑за меня в плен к Ягине ты попала? Из‑за меня вянем мы в Беркуте? Из‑за меня ушла ты из Светлоровска?
– Поминай старое. Оно нынче как корове седло!
– Не понимаю!
– А ты рот закрой да подумай – хоть раз! Не в своей юрте прихорашиваешься – здесь все сильнее и злее. Не хочу помереть оттого, что одним путем с тобой по жизни иду!
– А коли такая умная – дай уйти отсюда. А потом я уж выберу себе другую дорожку, – сказала Бортэ, встав с кровати и направляясь к двери.
Агафия услышала, как обозленно застучала кередка каблуками сапог по половицам, и заметила наклон головы решительный. Княжна как от удара вскочила и, бросившись к подруге, обняла ту сзади крепко‑крепко. Глаза расширились у Бортэ от удивления и неожиданности. Дыша тяжело у самого уха, платком зеленым скрытого, Агафия сказала, словно взмолилась:
– Прости! Смилуйся… Ты хорошая, ты умная! Как без тебя? Не знаю…
Кередка прикрыла глаза, улыбнулась, откинула голову назад и положила свои ладони на руки подруги.
Вдруг дверь отворилась, и обе девицы вздрогнули. Никого за ней не было! Только опустив глаза, увидели Агафия и Бортэ поднос, словно над полом парящий. Чего только не принесли пленницам! На круглом серебряном блюде, чернью – гравировкой по фону темному – украшенном, дымились рябчик, жаренный со сметаной, щи со свининой, калачи мягкие, душистые. Из‑под подноса выплыла куколка величиной с ладошку детскую. Собранная из скрученных пестрых лоскутков, «одетая» в длинную юбку, платок да передник, с белым «лицом» без глаз, рта и носа, обратилась прислужница Бабы‑яги к девицам:
