Дорога в Рай

Роман Викторович Одуванчиков смотрел на медленно летящий за окном больничной палаты снег и улыбался, что случалось с ним в последнее время крайне редко. С каждым прожитым годом жизнь медленно, но верно превращалась из захватывающего боевика про любовь и приключения в скучную мелодраму про трудности и разочарования. Иногда Роман Викторович представлял свою жизнь в виде школьного дневника. Шесть дней с понедельника по субботу с заранее кем‑то за тебя составленным расписанием.

На первых страницах самые обычные школьные предметы – чтение, математика, история. Потом уже и не уроки совсем, а дела житейские – свадьбы, роды, разводы, похороны и работа, работа, работа. А на полях дневника, как и положено, замечания. Вначале тоже простые: не готов к уроку географии, забыл дома сменную обувь, не сдал деньги на обеды. Потом всё сложнее и сложнее – женился без любви, работать пошёл не по призванию, пить начал не в меру, денег зарабатывал для семьи мало или, наоборот, много, да спускал всё на приятелей, да на водку, или того хуже – на автоматы игровые.

Ну и ближе к концу дневника замечания совсем уж безнадёжные. И не замечания даже, а вопросы в пустоту: зачем жил, что после тебя останется, в чём у жизни твоей был смысл? Одно спасение от всего этого – седьмой день недели, который так и называется – Воскресение. Его специально из дневника убрали, чтобы никто к человеку в этот день с делами и замечаниями не лез, чтобы человек мог хотя бы в этот день в одиночестве побыть, отдышаться немного, сил накопить, подумать спокойно. Вот как он сейчас в этой своей палате. Где и когда еще будет возможность и время поразмышлять немного о смысле жизни?

Здесь в больнице всё к таким размышлениям, как раз располагает – тихо, только приборы медицинские гудят над головой, опрятно, светло. Посетителей к нему не пускают, а значит, и отвлекать его ненужными разговорами и передачами никто не будет. Роман Викторович Одуванчиков смотрел на медленно летящий за окном палаты снег и улыбался.

С момента своего рождения и лет до двадцати пяти улыбался он часто, очень часто, можно сказать с перебором, хотя не всегда это шло ему на пользу. В то счастливое время в нём самым удивительным образом сочетались две противоположности: приветливая открытая улыбка и болезненная – до помутнения рассудка – застенчивость. В молодости, разговаривая даже со знакомым человеком, Роман Викторович в приступе неожиданно накатившего стеснения, нередко вдруг краснел и замолкал, не в силах произнести больше ни слова. Причиной могло стать всё что угодно: неловкое замечание о его внешности, невинный намёк на отношения с противоположным полом, в общем, любая, ничего не значащая ерунда. Беда не большая, если бы Роман Викторович в такие минуты просто молчал.

Охваченный внезапным приступом застенчивости нормальный человек так себя, как правило, и ведёт: краснеет, превращается в камень, теряет дар речи. Ситуация не из приятных, но понятная, чаще всего вызывающая у собеседника сочувствие, даже жалость. Но у Романа Викторовича в такой момент обязательно проявлялось и другое его качество. Потеряв дар речи в приступе застенчивости, он начинал совершенно беспричинно улыбаться, и это уже совсем другая история. К вам человек с просьбой обращается или вопрос задаёт, может быть, даже в любви признаётся, а вы молчите и улыбаетесь, то ли, издеваетесь, то ли, умнее других себя считаете, кому такое понравится?! Тут скорее ждите раздражения или даже злости, а вовсе не сочувствия.

Поэтому из‑за постоянной этой улыбки на лице, жилось Роману Викторовичу нелегко. С самого детства так было. Даже отец, который его любил, очень временами сердился на маленького Ромку. Заприметив на лице любимого чада беспричинную улыбку, бить не бил, не в его это было правилах, но кричал зло, в полный голос, не сдерживаясь: Что брылы развесил, хватит лыбиться. Нехорошо так кричал, опасно, до сих пор от слова брылы холодок идёт по коже.

Но, отец, положим, просто злился, а вот все остальные всерьёз пытались Романа Викторовича отучить улыбаться. В начале воспитательницы в детском саду, потом учителя в школе, заместитель декана в институте. Воспитательницы в садике, правда, сами были молодые и веселые, сильно его не доставали. А вот Антонина Степановна, его первая учительница, даже ходила к директору школы и просила перевести странного ученика в другой класс, так ей не нравилась его постоянная улыбка. Слава богу, учился он прилежно, мамой был хорошо воспитан, и вскоре всё встало на свои места. Антонина Степановна к нему привыкла, относилась хорошо, по её предложению Романа Викторовича даже выбрали старостой класса. Хотя ему старостой быть не хотелось. Во‑первых, слово обидное, так в кино про войну полицаев называли, а во‑вторых, совсем о другом он мечтал.

В первом классе, когда их принимали в октябрята, весь класс разделили на три звёздочки по десять человек. В каждой звёздочке обязательно был санитар. Полезное для всех дело – с утра идёшь и у каждого проверяешь чистоту ногтей, ушей, воротничков на рубашках. У мальчиков проверяешь, у девочек, даже у Ани Уткиной – самой красивой в классе – тоже можешь проверить. А если вдруг война, то в армии санитары очень нужны – надо будет раненых с поля боя выносить, может быть, даже орденом наградят. Поэтому очень он хотел быть санитаром, а не старостой. Но не сбылось. В общем, в садике и в школе как‑то продержался, а дальше чуть легче стало. В университете учился на одни пятерки, был комсоргом, там от него с претензиями по поводу улыбки быстро отстали. Ну, есть такой Одуванчиков из второй группы на третьем курсе, молчит всё время, улыбается, да и бог с ним.

После университета пришлось идти в армию, а там всякий солдат должен быть опрятен, молодцеват и серьезен. А потому командир роты – молдаванин майор Гуцу не раз пытался вести с молодым лейтенантом Одуванчиковым отеческие беседы по поводу неуставной смешливости новоиспеченного командира взвода. Хотя к этому времени Роман Викторович почти научился себя контролировать. Конечно, улыбка, даже в присутствии старших по званию, ещё появлялась на юной лейтенантской мордахе, но он уже умел быстро её прятать. Поэтому и с майором Гуцу особых проблем всё‑таки не было. Тем более, что, по общему мнению, сам ротный был человеком суровым, но справедливым. В семьдесят девятом попал одним из первых в Афганистан, отслужил больше года около Герата, был тяжело ранен и отправлен на Урал в мотострелковую дивизию воспитывать молодое поколение защитников Родины.

Отслужив положенные два года, Роман Викторович вернулся домой и пошёл работать вместе с друзьями‑приятелями. Время было уже перестроечное и можно было выбирать занятие по душе, поэтому они решили осваивать промышленный альпинизм. Летом висели на веревках, ремонтировали пятиэтажки и заводские цеха, зимой снег с крыш убирали. Особенно летом хорошо было – висишь целый день на стене, стучишь молотком, старый цемент из шва межпанельного выбиваешь, а кругом красота, свежий воздух, друзья – улыбайся на здоровье. Вот когда он бригадиром стать решил и свой отдельный бизнес замутить, тут, конечно, всё по другому пошло – начались споры с друзьями из‑за денег, отвечать пришлось уже самому за всё: за технику безопасности, за материалы, за сроки, взятки пришлось учиться давать – быстро стало от всего этого не смешно.

Так жизнь постепенно и укатала. Сначала всем улыбался без причины, потом улыбку прятать научился, а потом без лишней необходимости вовсе улыбаться перестал. Но сегодня Роман Викторович Одуванчиков смотрел на медленно летящий за окном больничной палаты снег и улыбался. Еще бы, такой счастливый случай ему выпал. Вечером двадцать девятого декабря, всего за два дня до Нового года, загремел он в больницу с подозрением на инфаркт. И теперь – вместо праздничной суеты его окружали тишина и одиночество палаты интенсивной терапии. Зато жив и даже почти здоров – ирония жизни, каприз богини судьбы Клото, прядущей нить жизни каждого человека. Как тут не улыбнуться! В такой ситуации и повода искать не нужно, можно просто радоваться вот этой густой белой пелене за окном, внезапно спрятавшей его от всех остальных людей и открывшей путь в тайный мир заснеженного одиночества…