Две повести о любви и отчаянии

– Ладно, философ. Значит, друзья?

– Друзья! – ответил я.

Встала и ушла, унося улетучивающийся запах своих духов с аурой вспотевшего тела туда, где по‑прежнему играла музыка, а пары еще ближе прижимались друг к другу. Только теперь их стало меньше. Хотя исчезнувших легко можно было найти неподалеку – под соснами на берегу или же на песке пляжа. Я закурил и смотрел ей вслед, пока она не затерялась среди танцующих. Сидел и думал: неужели это явь? Единственное, что нас как‑то связывало: она была самой юной в женской половине группы, я же – младшим в мужской, хотя факт этот ни о чем большем не говорил.

 

Глава 7

 

В одно прекрасное утро график съемок пришлось поменять. Галя, утром отправившаяся к Медее, была выставлена ею вон. Мы с Вартаном доставили на пляж лишь ее партнеров.

– В чем дело? – занервничал Сократ.

Галина что‑то ему шепнула. Он усмехнулся и засопел своей трубкой. Потом сказал:

– Снимаем Темура и Мераба. Крупные планы, а после сцену, где они выясняют отношения.

Вообще‑то, в Сократе я раньше ошибался, полагая, что не очень‑то башковитый это человек. Но уже одно то, что сниматься он пригласил не актеров, а, приумножив себе проблем, смог подобрать парней, в жизни так соответствующих своим экранным персонажам, делало ему большую честь. Мераб действительно являл собой образец мужского начала, хотя недалеким назвать его было нельзя, он трезво мыслил и все делал правильно, просто эго в нем превалировало. Ему трудно было понять, что у других людей могли быть интересы и желания, не совпадающие с его собственными. Темур же, мне кажется, от рождения был человеком свободным, наделенным умом и внутренней чистоплотностью, что делало его совершенно чуждым амбициям. На все, что происходило вокруг, он лишь искал свой, собственный ответ. И находил. Этого ему было вполне достаточно. Выбор оставался за Медеей, абсолютно непредсказуемой особой, и кто знает, кого из них она бы предпочла. Молодец, Сократ, совсем не просто было такую троицу найти. Написали бы ему нормальные диалоги для героев, снял бы и неплохое кино.

Леван умчался диктовать Кларе выписки нужного текста, Лию с Нодаром отправили подбирать типажи для массовки. Тедо начал что‑то нервно чертить в своем альбоме. Нэмо с Симоном залезли в фургон. Вилен меланхолично щелкал затвором. Кафель Метлах, улыбаясь самому себе, выбирал пестрые зонты из своего реквизита. Кока у камеры о чем‑то задумался. Крановщик Кола спросил: «Тележку готовить или кран?» Акакий ответил: «Пожалуй, тележку». Осветители ловили щитами солнечных зайчиков. Джемал, по обыкновению, вздремнул. Галя с Нуну о чем‑то шушукались.

– Критические дни? – озвучил свою догадку эгоцентрист.

Девушки заулыбались.

– Что это такое? – поинтересовался я.

– Поищи в медицинском словаре, – ответила рыжеволосая, потрепав мои волосы.

– Ты к ней пару дней не подходи, – посоветовала Галина. – Не то покусает.

– А когда я к ней подходил?

– Есть тому свидетели, – загадочно улыбаясь, ответила она.

– Так это она сама…

– Мило ворковали, – добавила Нуну.

– Не издевайтесь, – ответил я. – Мы просто разговаривали.

– Просто ничего не бывает, – выдал максиму Мераб. Не удовлетворившись этим, подумав, продолжил тему: – Темур, похоже, у нас еще один претендент?!

– Перед ним я снимаю шляпу и отхожу в сторону, – отшутился тот.

– И я с тобою, благородный рыцарь, – в рифму пропел ему супермен. – Бери, она твоя! – уже мне адресовал речитативом.

Я вроде бы понимал, зачем Мераб делает это, вспомнив, что он сказал о строптивых после нашего первого заплыва. Теперь, предавая гласности мой чисто дружеский интерес к небожительнице, он как бы воодушевлял меня. Немного смутившись и решив поменять пластинку, я спросил у Темура:

– Что это значит: критические дни?

– Согласно физиологии человека, специфические дни у женщин, – ответил он.

Я ничего не понял…

Когда съемки закончились и массовка разбрелась, Нодар наступил в песке на кем‑то забытое или утерянное кожаное коричневое портмоне. Открыл его при мне, внутри была губная помада, небольшая косметичка и десятирублевая купюра. Пошел к Симону, попросил объявить в свои динамики, что, мол, найден кошелек и что он у администратора группы. Симон так и сделал. Вскоре подошла девушка.

Нодар спросил:

– Ваш кошелек, он из чего?

Она ответила:

– Из заменителя кожи.

– Какого цвета?

– Коричневого.

– А что в нем было?

– Губная помада, косметичка и двадцать рублей.

Нодар аж онемел. Потом сказал ей: «Минутку!» Пошарив в карманах, нашел пятерку, попросил у меня еще пять и вручил собранную таким образом сумму владелице вместе со злосчастным кошельком, внутри которого лежала десятка. Девушка, лишь взглянув на портмоне, тут же его вернула вместе с деньгами.

– Простите, но это не мое, – сказала.

У Нодара будто камень с души свалился. Ведь он добавлял эти самые десять рублей из чувства самоуважения, ради того, чтобы, не дай бог, кто‑нибудь из нас не подумал, что половину найденных пропил или прикарманил. Слишком порядочным был человеком этот выпивоха и полным достоинства, точно какой‑то принц голубых кровей, хотя на генеалогическом древе его рода найти таких было нелегко. Сам Нодар, когда находился в сильном подпитии, обычно просил присутствующих на секунду замолчать, поднимал вверх указательный палец и произносил: «Я сын сапожника, сыном сапожника и умру!» Своим происхождением очень даже гордился.

А владелица кошелька все‑таки объявилась. Отдыхала девушка из Омска на Пицунде и приезжала с подругами в тот самый день, чтобы понаблюдать за съемками. После ей кто‑то сообщил о найденной пропаже. Она получила все в целости и сохранности и, поблагодарив Нодара, угостила мороженым, которое он не употреблял с самого детства, даже изъявила желание остаться с ним, чтобы потом потанцевать. Нодар однако от танцев учтиво отказался, ибо не переваривал их, как и мороженое, хотя девушка ему была явно небезразлична. Владея русским далеко не в совершенстве, он сделал ей комплимент: