Две повести о любви и отчаянии
Метр восемьдесят пять роста, стриженные коротким ежиком русые волосы, голубые глаза и великолепный торс атлета, натренированный гирями и гантелями так, что на нем читался каждый мускул – это являл собой Мераб. По ментальности – человек, уверенный, что рожден именно для того, чтобы во всем первенствовать. Почти так оно и было. Наш супермен и страстный объект желания всей женской половины побережья был студентом политехнического института, будущим строителем автомобильных дорог. Не знаю, какие отношения складывались у него с дорогами, но женщин и море он любил. В перерывах после утренних съемок, проведя в обществе очаровательных дам пару часов, этот Джонни Вайсмюллер[1] предлагал мне устроить небольшой заплывчик.
– Небольшой насколько? – спросил я в первый раз.
– Да какая разница, – сказал он. – Пока не устанем.
Мы поплыли. Он – прекрасным кролем, я – ужасным брассом. Плыли недолго, хотя и за это время Мераб успел заметить, что я малость нервничаю, оттого дергаюсь, судорожно дышу и озираюсь по сторонам. Казалось, что воздуха мне не хватает и я сейчас задохнусь.
– У тебя что, аквафобия? – спросил.
– Не понял, – ответил я.
– Боишься воды?
– Да, но только вдали от берега.
– Хочешь, вернемся?
– Нет.
– Ну тогда, моряк, держись, адмиралом будешь!
Я и держался, хотя никакого желания становиться адмиралом у меня не возникало.
Мераб уже не оставлял меня в одиночестве, стремительно вырвавшись вперед метров на двадцать, всякий раз останавливался и, перевернувшись на спину, поджидал, наблюдая за моими жалкими потугами. Как только я нагонял его, он снова уплывал вперед. Так мы и покрыли примерно полкилометра, пока не оказались у округлого, вроде небольшой платформы, плавучего буя на якоре, используемого рыбаками для закрепления расставленных сетей. Мераб без особых усилий вскинул меня на верх этого буя и вмиг взобрался на него сам вслед за мною. Берег маячил где‑то вдали, сосны на нем отсюда казались игрушечными, а людей совсем даже не было видно.
– Ну, – сказал он, – расскажи мне про свою жизнь молодую.
– Да рассказывать, собственно, не о чем.
– Девушка у тебя есть?
– Нет, – ответил я.
– Почему?
– Не знаю. Время, наверное, не пришло.
– А женщина была?
– И женщины не было, – не соврал я.
– Да… Завидная биография. Но ты хотя бы целовался?
– Один раз.
– Ну и как? Понравилось?
– Очень, – сказал я.
– Значит, у тебя все еще впереди.
Мы легли на спины, предоставив себя легкому бризу и лучам палящего солнца. Мераб вроде решил меня больше не допрашивать. Буй наш покачивало мелкими волнами, я закрыл глаза и восстановил в памяти поцелуй, тот первый и единственный, о котором только что поведал Мерабу. Учились мы в девятом, пить нам пока не разрешали, но если кто‑нибудь справлял день рождения или именины, уже оставляли одних, без надзора взрослых. В тот раз отмечали шестнадцатилетие Виолы, худенькой девочки с острым носом, черными бровями и всегда удивленными глазами. Вряд ли большинство из нас считало свое присутствие на данном событии обязательным, если бы не одно обстоятельство. Виола, азербайджанка по национальности, была дочкой какого‑то деляги, ее семья жила в двухэтажном собственном доме, в громадном подвале которого располагалась мастерская, где подручные ее папаши ткали персидские ковры. Видимо, дело это было весьма доходным, ибо на семью приходилось еще два частных автомобиля – черный ЗИМ, уму непостижимая роскошь, и стального цвета «Победа».
Так вот, сидели мы всем классом на втором этаже, напившись чая с разнообразными восточными сладостями, скучая, предоставленные сами себе. От нечего делать решили «крутануть». Игра была бесхитростной: все садились в круг, кто‑то опускал на пол порожнюю бутылку и закручивал. Когда вращенье прекращалось, закрутивший должен был получить поцелуй той, на которую указывало горлышко. Случались, конечно, и казусы: мальчикам выходило чмокать мальчиков, а девочкам – девочек. Эти действия под взрывы смеха вызывали азарт, интригу и дальнейший интерес к игре.
Мы погасили свет, зажгли свечи, все опустились на натертый до блеска паркет, образовав замкнутый овал. Виола на правах юбиляра и хозяйки дома крутанула бутыль. Когда обороты ее после долгого вращения спали, бутылка застыла на месте. Не знаю, с какой уж стати, но горлышко было направлено прямо на меня. Видимо, я жутко покраснел, ибо все вокруг рассмеялись. Очень уж неловко пытаясь скрыть смущение, я все же встал, подошел к Виоле и опустился на колени. Тогда она меня и поцеловала.
Как это описать? Две дольки мягкого, будто бы ожившего сочного и ароматного фрукта коснулись моих губ, чуть вобрав их в себя. Меня точно током ударило и передернуло внутри. Длилось это секунду, полчаса или вечность, я не знаю. Не знал тогда, не знаю и сейчас, но вряд ли когда‑нибудь забуду. Для нее, возможно, это был просто поцелуй, для меня же – лучшее, что случилось в моей жизни. Еще целый год каждый божий день мы встречались, учась в одном классе, но никакого интереса к моей персоне Виола не проявляла, лишь взирала иногда по обыкновению удивленными глазами. Как только окончили школу, родители забрали ее в Баку, где сразу же выдали замуж. Мы даже не попрощались.
– Ну, ты готов? – голос Мераба вернул меня в реальность. – Не то здесь заживо сгорим.
– Готов как никогда! – вяло отозвался я.
Мы спрыгнули с буйка – Мераб грациозным подскоком Тарзана, я бултыхнувшись ногами вниз – и поплыли. На этот раз Мераб меня не особенно обгонял, был рядом. Достигнув наконец‑то берега, мы повалились на песок. Тогда он и хлопнул меня по плечу.
– А ты молодец, – сказал. – Не так‑то просто побороть водобоязнь. Девушки таких уважают. Особенно – строптивые. Ты уж мне поверь.
Я усмехнулся, не придавая значения его словам. Он хотел лишь меня взбодрить, ничего больше. Впоследствии мы с ним часто повторяли заплывы, и делал я это с удовольствием, осознавая, что страх во мне улетучивается.
Глава 5
[1] Американский пловец, пятикратный олимпийский чемпион, исполнитель главной роли в серии фильмов о Тарзане.
