Эрос & Танатос

После инфака единственным вариантом было преподавание в школе, так как высококвалифицированные переводчики в их провинциальном Городе в советское время особо не требовались, а научные перспективы в этой области были более чем туманны. В школу Эрик точно не хотел. Вообще, он не очень понимал, кем хотел быть, но какое‑то высшее образование получать было нужно, а работу журналиста он представлял себе в довольно романтичном свете – так и появился в его жизни факультет журналистики.

В сфере высшего образования входили в моду различные эксперименты. В год поступления Эрика абитуриентов, имевших в школьном аттестате только четверки и пятерки, а также сдавших два первых экзамена без троек, зачисляли сразу, без дальнейших испытаний. Однако на местах такой бонус, видимо, показался слишком щедрым подарком, и поступивших таким образом новоявленных студентов на время продолжающейся вступительной сессии занимали на тяжелых работах. То есть троечники сидели в уютных аудиториях, а отличники трудились на стройках. В этом нашла отражение вся суть советской власти.

Эрик попал на дорожные работы. Их бригада, состоящая из двух профессионалов и шести студентов, занималась укладкой бордюров. Какой от этого был прок университету, Эрик не выяснял. Он был доволен, что быстро поступил, а новая взрослая работа поначалу даже казалась интересной. После первой же переклички, услышав его фамилию, к нему подошел высокий чернявый парень.

– Константин Мавридис, – представился он.

– Эрик. Хотя вообще‑то Эрос.

– Ого! Как Эрос Рамазотти, – улыбнулся Костя.

– А кто это?

Эрик действительно понятия не имел, кто такой Эрос Рамазотти. Он интересовался только рок‑музыкой, а потому о начинающем итальянском исполнителе даже не слышал. Однако после объяснений Кости стал меньше стесняться своего имени и чаще представляться девушкам именем Эрос, хотя перед парнями по‑прежнему предпочитал его не афишировать.

Он тоже во время переклички обратил внимание на греческую фамилию, но в отличие от Кости особого значения этому не придал. В Городе всегда было много греков, которые обосновались здесь из‑за вынужденного переселения из Крыма или после лагерей. Его семья никогда не стремилась близко общаться с диаспорой. Это было время социалистического интернационализма – национальность никогда не ставилась во главу угла. Костина же семья, напротив, имела неисчислимое количество родственников как здесь, так и в самой Греции и постоянно варилась внутри национального сообщества, будучи чуть ли не ядром диаспоры. Для Кости Эрик был своим в первую очередь потому, что он грек. А Эрик был не против общения, так как Костя оказался умным парнем с широким кругозором и хорошим чувством юмора.

Работа оказалась по‑настоящему тяжелой. После того как дорожная техника заканчивала обустраивать «подушку» под будущее полотно, их бригада должна была сделать по краям отсыпку горячим асфальтом и установить бордюрные камни. Асфальт таскали в объемных и тяжелых носилках, высыпая по линии, обозначенной бригадиром джутовым шпагатом. Самое неприятное при отсыпке заключалось в том, что раскаленный асфальт, если попадал на натянутый шпагат, отлетал обратно, норовя попасть в лицо или залететь за шиворот. Еще тяжелее оказалось таскать бордюрные камни, которые рабочие любовно называли пряниками. Парни еле перли их даже вдвоем. Профессионалы, доверив тяжелую работу студентам, только устанавливали и выравнивали «пряники» на месте. К вечеру будущие журналисты валились с ног, но все равно отправлялись пить пиво и только потом – по домам. Больше всего Эрику запомнилась работа в новом сквере. Самая легкая и самая странная. Легкая, потому что обустраивали там не проезжую часть, а тротуары для пеших прогулок. Тротуарные «пряники» были существенно легче дорожных. Но место, где городские власти решили разбить новый сквер, навевало разные мысли. Это было старое кладбище. Кресты и оградки снесли уже давно, когда по краю кладбища прошла одна из главных городских артерий, – тогда одно слово против решения власти могло стоить свободы. Потому снос кладбищенских атрибутов и прошел тихо, без возмущения общественности. К моменту начала работ по закладке сквера это место давно выглядело как заброшенный пустырь. Однако то, что там раньше было кладбище, знали все. Экскаваторщикам дали указание глубоко не копать, благо серьезная подушка под тротуар не требовалась. Вероятно, поэтому обошлось без разрытых могил. Пару раз попадались какие‑то кости, но определить их принадлежность никто не взялся. Студенты все были комсомольцами, атеистами, материалистами и прочими. Но странное чувство совершаемого кощунства витало в воздухе. Особенно ранним утром, когда они только начинали собираться, дорожная техника еще не приехала, по проходящей рядом улице лишь изредка проезжали автомобили, а тишину нарушало только карканье ворон, гнездившихся в тополях. Ощущение, что они на погосте, было очень реальным. Позже, через несколько десятилетий, отдавая дань усопшим, в этом сквере сначала поставили большой деревянный крест, а потом построили часовню.

Из‑за этой «отработки» перед началом учебного года Эрику удалось отдохнуть всего неделю. Однако с учебой тоже пришлось повременить. Уже через три дня после торжественной линейки и начала первых лекций их курс был отправлен в колхоз на уборку картофеля. Именно тогда и случилась их мимолетная встреча со Славой, которая многое ему объяснила.

После этого выезда «на картошку» Эрик с Костей сдружились окончательно. Вечерние посиделки с гитарой, ночные походы в женский барак и прочая романтика способствовала сближению. Кроме того, они составляли прекрасный тандем для «съема». С легкомысленными побуждениями знакомиться «на пару» гораздо проще. Легче завязать и поддерживать разговор, перекидывая фразы друг другу, как мячик в пинг‑понге. Кроме того, в компании у девушек создается иллюзия возможности выбора. А выбор предоставлялся неплохой. Два высоких, ярких, симпатичных парня. Жгучие брюнеты. Если, благодаря материнской крови, Эрика можно было принять за кого угодно по национальности – от украинца до татарина, – то настоящий греческий профиль Кости сомнений в его принадлежности не оставлял. Главная (и на чей‑то вкус великоватая) составляющая этого профиля отдельно, вероятно, могла бы принадлежать и кавказцу, и турку. Но в целом композиция складывалась в образ классического грека. Сам Костя по этому поводу часто использовал присказку: «Нос горбинкой – хрен дубинкой!» Был ли нос причиной или что другое, но девушки от Кости млели.

Впрочем, этот выезд «в колхоз» оказался далеко не последним. Помощь крестьянам продолжалась всю осень, практически до первого снега. Ни о какой учебе в первые месяцы речь не шла. Это было одной из прочно устоявшихся традиций Советской империи. Интеллигенция должна была безропотно отдавать свой неоплатный долг крестьянству, вероятно, даже не за принадлежность к некогда буржуазному классу, а за право именоваться интеллигенцией. Поступление в вуз, безусловно, расценивалось как стремление этой самой интеллигенцией стать и автоматически подразумевало появление долга перед крестьянством. Возможно, в Стране Советов могла бы появиться и трудовая повинность интеллигенции перед главным революционным классом – пролетариатом, – но работа на заводах и фабриках требовала хоть какой‑то квалификации и специальных навыков, что делало ее использование нецелесообразным. А вот для прополки грядок, сбора овощей и прочего неквалифицированного труда в поле студенты и доктора наук вполне годились. Даже много позже, когда Империя рухнула и в стране зародились рыночные отношения, Эрик случайно наткнулся в газете на репортаж с заседания мэрии, где глава сельского района гневно упрекал власти за то, что ему прислали слишком мало работников умственного труда и у него пропадает урожай на полях.