Голоса

Не спеша подполз старенький тепловоз, с деревянными еще довоенными вагонами. В вагоне нас было немного. Никаких объявлений, рекламы или простых коробейников. Схемы остановок на стене тоже не было. Я сел у окна в середине вагона, прижался лбом к стеклу и ждал отправления. Ждали мы не просто долго, а очень долго. Час с лишним, за который я успел поспать. Деревянные, ничем не покрытые лавки, были ужасно неудобны. В вагоне становилось жарко и душно. Окна не открывались, было очень жалко мух, которые безуспешно бились в грязные стекла. Им, как и мне, казалось, что свобода так близка. Наконец, поезд тронулся, и началась бесконечная дорога. Людей немного прибавилось, на маленьких станциях, никто не выходил. Некоторые люди сдержанно здоровались друг с другом, и все было тихо и мирно.

Мне, наверное, никогда в жизни так не хотелось домой, как сейчас. Там душ, кровать, привычный комфорт. В данную минуту, это казалось наивысшим проявлением счастья. Сказать, что добирался до Москвы долго и муторно, это не сказать ничего. На каком‑то вокзале, я видел, как люди играли в нарды на деньги. Там же видел старика с гуслями и одетым микрофоном. Он пел какую‑то странную песню, из которой не было понятно ни одного слова. Очень пьяная и грязная женщина танцевала рядом, чем привлекала ещё больше внимания. Самому исполнителю, казалось, до этого нет никакого дела. Люди, стоящие вокруг не платили ему ничего, только одобрительно улыбались, деньги бросали те, кто просто шёл мимо. Мне кажется, что люди подают скорее из страха перед такой убогой жизнью. Бросают не глядя, словно откупаясь, и быстро идут дальше, чтобы поскорее это забыть. Большинство фондов собирают взносы именно таким образом. Поэтому вам никто и ничего там подробно не объясняет. Просто дай и проходи. Волонтёры ещё верят во что‑то, а те, кто стоит выше, уже давно ни во что не верят, там просто есть определённые схемы и все. Все зарабатывают так, как умеют. Ничего личного.

Когда я, наконец, вошёл в квартиру, то хотелось просто целовать стены от счастья. Там было чисто, проветрено. Умный дом приготовил кофе, который я заказал четверть часа назад. Работал пылесос и мне кажется, уже протёр полы. Всю грязную одежду я сбросил прямо в прихожей и твердо решил её сжечь вместе с рюкзаком Паши. А если Паша потащит меня опять на край земли к комарам, то и Пашу тоже можно сжечь. Больше ни одной ногой и никогда. Я ещё долго себя подогревал и внутренне протестовал, пока не осознал, что завтра я еду в Сибирь. Где ждёт меня дед. Где‑то глубоко внутри, мне захотелось на работу и снова нырнуть в свою нишу устоявшейся ежедневной рутины. Это ведь то место, где я и правда очень хорош и чувствую себя вполне комфортно. Зачем вообще мне нужен был отпуск? Я продолжал себя корить целый вечер и незаметно для себя уснул.

Во сне, я был в нашем городском парке ночью. В том городе, где я родился и рос. Все казалось таким знакомым, родным. Цвели каштаны, я их ясно видел в свете фонарей. Парк закрывался. Освещенным оставалось только то место, где были аттракционы. Оттуда я услышал, как скрипели карусели, увидел движение колеса обозрения. Медленно пошёл на свет, и внезапно понял, что я совсем один. Карусели стояли старые, ржавые и страшно скрипели, работая непонятно от чего. Скрежетали хлопающие кабинки колеса, шлёпали старые листы железа на ракушках. На эстраде кто‑то выступал. Я пошёл в ту сторону и увидел яркую тряпичную куклу в маске на все лицо. Марионеткой никто не управлял, и её странные неправильные движения казались ещё более жуткими. Кукла держала микрофон, смотрела на пустые скамейки и ужасным, подчёркнуто фальшивым голосом, пела песню на английском языке, спотыкаясь о каждое слово. Я обратил внимание на карусели и увидел там неподвижные силуэты, похожие на людей.

– Никто не помешает нам веселиться, друзья! Совсем скоро приедет цирк, станет ещё веселее. Поем все вместе. И‑и‑и‑и‑ха‑а‑а.

Карусели задвигались, заскрежетали и закрутились быстрее. Безмолвные тела начали трястись и падать со своих мест. Я закричал и проснулся весь в поту. Чувствовал себя разбито, но нужно было собираться в дорогу.

Когда я был маленький, то долгая дорога в отпуск мне очень нравилась. Начинались летние каникулы, и я был в сладком предвкушении этой самой дороги, я жаждал новых приключений. Мы ведь каждый год путешествовали на машине всей семьей. Мы с сестрой, мечтали перед сном, как придёт папа и скажет, что завтра мы выезжаем. В пути меня поражало очень многое: просторы, дороги, то петляющие, то ровные, то, как редкие деревья перерастают в лес. Тогда я впервые увидел трактир на дороге. Он назывался «Золотой петушок». На его крыше и, правда, был петушок, собранный из маленьких дощечек. Нам казалось, что он в золотом оперении. Петушок оживал каждый час и громко пел. В трактире подавали борщ и кашу с мясом в горшочках, которые были запечатаны тестом вместо крышки, шипучий квас. Самое удивительное, это конечно то, что за трактиром стояла большая клетка с медведем. Это впервые, когда я увидел его так близко. Подойдя к защитному бортику, в трех метрах от самой клетки, смотрел заворожённо, как большого грозного зверя кормил смотритель. Я всегда считал, что медведей и львов кормят мясом. Но ему принесли яблоки и берёзовый веник. Медведь с удовольствием лакомился, а я боялся дышать от нахлынувших чувств. На большой автостоянке мы тогда остались с ночевкой, и спали, разложив сидения. А я все вспоминал, как медведь качался на большой шине и ел берёзовые веники. Недавно узнал, что трактир тот сгорел лет пятнадцать назад. Я помню, как путешествуя с родителями, впервые увидел горы. Они были величественны и спокойны. Помню, как папа остановился, чтобы мы могли отдохнуть и посмотреть, на красоту этих мест. Мы увидели небольшую речку, спадающую с высоты с белыми брызгами. На берегу лежали огромные гладкие валуны, нагретые солнцем, и мы сели прямо на них. Вокруг никого не было и казалось, что тут не ступала нога человека. Тут папа увидел на одной из глыб женские сережки‑гвоздики. Они были позолоченные, с небольшими рубинами. Мы гуляли там до самого вечера, мама на примусе готовила ужин в котелке. Чистый воздух был прозрачен, им невозможно было надышаться.

Казалось бы, родители делают обыденные вещи, но они глубоко врезаются в память их детей. Они потом хранят воспоминания как драгоценность всю жизнь. Когда человек становится родителем, больше нет ничего второстепенного в его жизни. Сама его жизнь, становится ценнее в миллионы раз, потому как для вашего ребёнка, вы и есть вся вселенная. Все ваши поступки имеют значение. Каждую секунду, кто‑то ловит каждое ваше движение, чувствует любой оттенок вашего настроения и принимает близко к сердцу. Уважайте своих детей, в любом возрасте. Совсем скоро, вы поменяетесь местами. Чувствуете раздражение на то, что они задают один и тот же вопрос? Или ещё что‑то подобное? Скоро вы будете так же раздражать их этим и ещё непониманием чего‑либо. Любите их, настолько, насколько это вообще возможно. У меня был очень яркий переходный возраст. Мое взросление далось тяжело в моральном плане. Мне казалось, что меня вообще никто не понимает, любые мои эмоции дома воспринимались спокойно и уважительно. Было время, когда я обесценивал все свои достижения, цели, и себя самого. Тогда мама принесла в мою комнату большую коробку и начала доставать все мои поделки и рисунки со времён детского сада. Но я смотрел не на них, а на глаза мамы. С какой любовью, бережностью и заботой она собирала все это. Она подписывала на них, сколько мне лет и какой был повод. И рассказывала все это мне. Я понял, что всегда, всю свою жизнь был кем‑то важным, в меня всегда верили а не терпели, как я думал. Все мои увлечения имели значение, от них никогда не отмахивались. Примерно с трёх лет, насколько я помню, у меня появился интерес к конструктору. У меня появилась их куча, и обновлялись они тоже регулярно. Потом были карточки, которые я собирал, потом какие‑то насекомые. И всегда, все мои коллекции имели место быть, не отмахиваясь. Все я видел тут, у мамы. Я спросил, для чего это теперь? Она сказала, что это теперь её коллекции, её драгоценность. У поделок сестры была своя коробка. Наверное, для внуков, она заведёт тоже особенное место.