Голоса

– А чего мои истории? Не веришь? – глаза его лукаво прищурились.

Конечно, нет. Но обижать деда, не в моих правилах.

– Да, страшно просто.

Дед довольно крякнул и мотнул головой. Он сидел рядом со мной, такой уязвимый и такой непобедимый одновременно. Я никак не мог этого внутри себя уложить. С одной стороны, он простой человек из глуши, верит в травы, в приметы, с другой стороны, он переполнен знаниями похлеще энциклопедий. Он говорит и читает на разных языках. Разбирается в астрономии и фармацевтике. Говорит с животными, которые его будто слушаются и ничего не боится, не смотря на свое немощное с виду тело. Он проходит пешком многие километры и будто не устает совсем. Как я раньше не замечал всего этого в нем? Как‑то, проснувшись ночью и не обнаружив деда на месте, я встревожился, но нашел его на крыше. Он сидел и пальцем водил по небу от одной звезды к другой, шептал что‑то и гладил бороду. Потом шуганул меня спать и долго что‑то черкал в своих записях маленьким обломком карандаша. Тут не был мой родной дом или край, но на дедовых отварах и этом воздухе, я стал увереннее, спокойнее и как‑то по‑настоящему отдыхал.

А однажды я нашел в его рюкзаке, совершенно случайно, старую связку каких‑то веточек, бережно обтесанных и связанных кожаным шнурком с изображением рун. Удивившись, там же я увидел истертые карты таро, со странными картинками. Когда спросил у деда, тот недовольно отмахнулся и не стал мне ничего пояснять. Я решил, что, видимо, дед считал себя кем‑то наподобие местных шаманов. Когда я высказал невзначай ему это предположение, он поднял меня на смех и еще долго потешался. Как будто я маленький ребенок. Мне даже стало немного обидно, но особого вида я старался не подавать. Вообще, он много читал, книги были конца восьмидесятых годов и все по физике, астрономии, философии. Иногда сквозь сон я слышал, как он смеется над какой‑то из них. Нравилась ему и химия. Но всерьез он ее не воспринимал, потому как его ночные смешки, чаще всего вызывала именно она. С каждым днем я все больше хотел забрать его с собой, понимал, что совсем скоро уеду и не известно, когда еще встретимся. Душа просила сладкой лжи как никогда. И я готов был клясться ему и себе самому, что непременно приеду в следующий отпуск, даже если Оксана поставит его на январь. Я представлял, как привезу деду новые научные журналы на всех языках, которые только смогу достать. Как он будет удивляться, что так много удалось людям со времен старых изданий. Привезу ему современный телескоп, раз ему все это так нравится. Как мы хорошо станем проводить время вместе. Возможно, все это с ним сделала старость, возможно, в молодости он был современным человеком, который совершенствовал себя во всем, что его интересовало. Он мог бы быть замечательным ученым, который непременно бы многого добился. Может, в его жизни случилось нечто такое, что он просто ушел от мира и спрятался тут. А с приходом старости, он адаптировал себя под местные привычки. С причудами, с суевериями и прочим. По сути, о его жизни в моем возрасте я ничего совсем не знаю, и он сам ничего не говорит. Когда я пытался его спрашивать, он только бурчал что‑то нечленораздельное и уходил или старался быстро перевести разговор. Моей целью не было что‑то из него доставать, чинить и ставить обратно, я принимал все так, как он подавал, и мы были довольны друг другом. Пусть все идет своим чередом, но вечерами, мне было немного не по себе от мысли, что скоро придётся возвращаться в свою одинокую квартирку в таком далеком городе. Дед разгадывал мои сны, которые спрашивал каждое утро, когда подавал мне воду для умывания. Я слушал его предсказания и довольно улыбался. Потому что будущее складывалось как нельзя лучше. Я скоро найду свое предназначение, и все пойдет как надо, потому что сейчас я занимаюсь совсем не тем. Я улыбался и думал, что даже деду не по душе то, чем я зарабатываю на хлеб. А потом пришел тот день, когда дед разбудил меня рано и сказал, что пора идти и избавляться от старого хлама. И мы пошли.

Как он мог на это смотреть? Он стоял с такой спокойной серьезностью и бесстрастно смотрел на то, как огонь забирал все то, что он наживал годами. Какие‑то скрученные в рулоны плакаты, ящики, книги. Все это листал огонь, ничего не оставляя после себя. С чем‑то он провозился долго, что‑то исчезало мгновенно. Я наблюдал за всем и чувствовал неприятную тревогу, хотя там не было ничего моего. А дед, был спокоен. Хотя возможно, это только казалось. В какой‑то момент он оглянулся на меня. Его глаза были растеряны и беспомощны, но всего на секунду, и тут же он улыбнулся мне и подмигнул лукавыми глазами. Мне стало легче. Его седые волосы и бороду трепал ветер, раздувающий огонь. Я подбрасывал вещи одни за другими, чтобы хоть как‑то контролировать пламя. Мы сидели там еще очень долго, и много говорили обо всем на свете. Когда я снова осторожно спросил, как он себя чувствует, он вздохнул легко и свободно:

– Я делаю это уже не в первый раз. Но привыкнуть к такому нельзя, Леша.

– У тебя уже сгорал дом?

– Изменения всегда ведут к новому началу. Это может быть все, что ты ценишь в своей жизни, дом или люди. Любые потери, ничем не хуже дома. Что дом? Единственное, что сохранится в душе от него, это воспоминания. Но сейчас ворочается нехорошее чувство, словно собаку продал. Потерял друга. Это скоро пройдет. Одна неделя, потом другая, год. Остается что‑то хорошее навсегда, а все плохое уходит. Но у каждого своя мера, это нужно помнить.

– Что ты имеешь в виду?

– Я говорю о том, что счастье для мальчишки, то ад для старика. У каждого своя мера добра и зла. Когда общаешься с людьми, помни это. Если всех мерять по себе, то готовься за это отвечать. Потому что это не добро. Ты есть ты. Другой человек – это другой человек. Вы живете в разных вибрациях и интерпретируете все по‑разному. Делая добро кому‑то, можешь навредить себе. Да, человек будет счастлив. А ты? Нас учат очень вредным вещам, которые подходят не всякому. Нам говорят, что, глядя на то, как наши любимые люди счастливы, мы сами становимся счастливыми. Это не всегда так.

Дед замолчал и посмотрел вдаль. А я думал о том, какой он интересный человек и я совершенно не понимал, как же жил без него раньше. Когда все закончилось, старик еще долго ходил вокруг и проверял, не осталось ли чего. Во время пожара выгорел дотла его подвал со всем содержимым. Дед все проверял лично, я никак не мог его уговорить, что все проверю сам. Моя проверка его не устраивала. Глубоко за полночь мы, наконец, ушли. Только тогда я осознал, что очень устал и хочу есть. Дед посмотрел на меня и повел ночевать к бабушке Фире. Она, зная от соседей, чем мы занимаемся, только нас и ждала.

– Привел все‑таки. Ну, ты даешь, мучаешь парня до ночи. Смотри ночь полночь, а ты все не унимаешься, – ворчала она на моего дедушку.

– Да, мой, корми, хлопочи, в общем, – по‑доброму отмахнулся он от нее.

Но долго отдыхать нам не пришлось. Только мы успели поесть, как в окошко постучали, и в дверь вошел молодой парень. Он виновато и сумбурно что‑то объяснял бабушке Фире, и она впустила его к нам. Парень вошел, поздоровался. Осторожно и несмело начал объяснять деду, что ему нужно:

– Там это, отец послал за вами. Говорит, обоих позови. Очень надо. Там это, охотники притащили раненого хозяина, прямо до деревни. Мужики как увидали, что живой, за головы схватились, отец добил его. Теперь, говорит, отговорить надо.

Дед сурово сдвинул брови и молчал. Парень переминался на пороге и поглядывал на деда, боясь что‑то говорить дальше, но уйти не мог. Я его понимаю, тут мой дед, а там – отец, тоже по голове не погладит. Мне стало очень интересно, что случилось. Потому что из его речи я не понял ничего.

– Что отец еще сказал? – спросил дед.

– Говорит, иди обоих зови и старшего, и меньшого, они тут огонь жгли, у Фиры ищи. Говорит, скажи, что крови дадим и жира, больно внук у него хилый.