Играя с ветром

Ненавидела ощущение слабости и беспомощности. Переела я этого в школе, оттого и жизнь свою выстраивала так, чтобы ни за что и никогда не испытывать вновь. Назло самой себе пошла работать в ту самую школу, давилась столовский едой, глотала горький аромат этой долбаной герани и мучилась мигренью от запаха краски. Всё живо было… Но потом затянулось. А Лёва вскрыл! Как нарыв. Показал, что не вылечилась я, а лишь зализала рану свою, как кошка. Глупая… Боже, Вероника…

– Глупо, да? – выдохнула и закрыла ладонями покрасневшее лицо, сама не понимая, кому я это говорю? Напряженному, как тетива, Леве, или самой себе? Безопасная тишина лопнула тонкой льдинкой, оглушив так, что задрожали перепонки. И уже было ничего не исправить… А нечего было исправлять.

– Смотря что, – Лёва резко открыл окно, закурил и сбросил скорость, перестраиваясь в правый ряд. Высовывал голову, словно ждал спасительных холодных капель, чтобы прийти в себя, и снова нырял в тёплый салон. – Ты серьезно думаешь об этом все это время?

– Да.

– Ветер, ты шикарная женщина, мужчины шеи сворачивают, когда видят тебя, а ты все время думаешь о той школьной дискотеке?

– Думаю, Доний! Думаю! Моську твою красивущую вспоминаю с ухмылочкой дежурной, и то, как ты сцапал Зорину руками и к себе прижал на виду у всех! Помню ваш поцелуй до мельчайших подробностей! Помню! Помню! – внезапно заорала я и стала отчаянно лупить его по рукам, ногам, умудряясь впиваться ногтями. Хотелось сделать больно, чтобы показать то, что я чувствовала тогда! Пусть он знает, каково это – превратиться в изгоя, в ту, над которой можно смеяться и издеваться! Пусть ощутит, как может быть больно просто дышать… Как рыба, выброшенная на берег, умираешь от каждой долгой секунды собственной казни… Спасительный кислород раздирает лёгкие, обжигает, а когда боль стихает, ты снова делаешь вдох…

– Ты унизил меня! Понимаешь? Какая, к черту, разница, сколько мне сейчас лет? Тридцать, сорок или пятьдесят? Ты меня перед всей школой растоптал и исчез. Доволен? Ну? Ты этого хотел? Только вопрос: зачем я тебе спустя двадцать лет? Снова спорить на меня будешь? Можно ставку поднять, ведь я уже не та наивная девчонка с косичками. Может, и на работу ты меня взял, чтобы перед подчиненными унизить?

– А‑а‑а, – протянул Лёва, сверкнув ледяным взглядом потухших глаз. Он не сопротивлялся, даже бровью не дёрнул, снисходительно терпя мои удары. Я готова была к отпору, готова была драться и выбивать из него признание, что он – подонок, поспоривший на меня! Но он и не думал сопротивляться, смотрел то на меня, то на дорогу, дразня безжизненной голубизной глаз. И вроде нужно злиться, морду ему в клочья разодрать, но вместо этого я прислушивалась к странному вибрирующему звуку прямо в сердце… Странно… Оно не так болит. А я знаю, как оно болит…

Машина взревела, Лева резко выкрутил руль, разворачиваясь на светофоре. А я лишь закусила язык и отвернулась к окну, наблюдая, как капли добровольно разбиваются об асфальт, не беспокоясь о вспышке своей разрушенной жизни. И всё равно стало. Выговорилась, выплюнула обиду, и апатия накрыла. Понимала же, что везёт он меня не домой, но сил словно совсем не осталось. Казалось, что уже ничего не может меня удивить этим вечером, но вдруг тёплая мужская ладонь с силой сжала мои пальцы, словно пыталась забрать всю дрожь и остатки истерики.

– А говорить ты не пробовала?

– О чем? Ты спорил на меня, Лёва! Спорил! Думаешь, не знаю? Все я знаю, Юшков мне все рассказал тогда! Я ненавижу тебя! Слышишь? Так что можешь не смотреть своим пустым туманным взглядом, и улыбочку свою отвратительно‑сладкую спрячь. Не действует это больше на меня! – новая волна дикой злости захлестнула с головой, пальцы сжались, впивалась ногтями в его руку, видела, как из незатянувшихся ран на костяшках его пальцев сочится кровь, но продолжала намеренно делать больно. Упивалась этой низкой и подлой местью, наслаждалась, а внутри рыдала маленькая девочка: «Отпусти его…Отпусти!».

– Ненавидишь? – наконец‑то взревел Лёва, и я выдохнула. Он перехватил меня за руку и резко ударил по тормозам. Взвизгнула и по инерции полетела к лобовому стеклу, но он с силой дёрнул меня и прижал к груди. У меня больше не осталось сил терпеть, поэтому я разрыдалась прямо на плече своего обидчика. А он будто этого и ждал, сжал мои волосы, потянул, заставляя посмотреть в глаза. Наклонился, сокращая расстояние, и когда я уже не могла дышать от трескучей тишины, зашептал:

– Ненависть – это очень сильное чувство, Ветерок, такое же, как влюбленность, страсть, возбуждение. Ты уверена, что ненавидишь меня? – это был не шепот… Нет… От шепота не ползут мурашки страха и ужаса. Меня колотило мелкой дрожью, я обмякла в его хватке, утопая в потемневших, наполненных яростью глазах. Тонула… Захлёбывалась, не имея шанса на глоток воздуха. И надо бы промолчать, но уже ничего не изменить…

– Ненавижу, Доний! Слышишь? Ненавижу… – шептала, а сама вздрагивала от каждого хлёсткого слова.

– Значит, ненавидишь?

– Я терпеть тебя не могу, – шептала я, с ужасом наблюдая, как он снова наклоняет голову всё ближе и ближе. Ловила взгляд такой тягучий, мягкий, искрящийся грозовыми молниями и чем‑то тёмным, таинственным и пугающим поволокой беспросветного тумана. Меня словно в дурман серый затягивало, а я тонула, наслаждаясь близостью, позабыв, что ещё пару минут назад убить его готова была. Забывала дышать, мысленно орала, пытаясь привести себя в чувства, но не могла. Дрожала от ощущения его ладони, аромата таёжной свежести и пряного горького рома. Ненавижу! Должна ненавидеть! Но это не так…

– Не трожь меня, Лёва. Ты же врешь! И глаза твои врут…

– Врут? – он прижался ко мне лбом, чтобы не дергалась, и зашептал: – А ты не врешь, Ветер? Ненавидишь? Что ты несёшь, девочка? Ты же хочешь меня… Посмотри, как твое тело реагирует на прикосновения? Трясёшься, убеждая себя, что это страх… Если кто и врёт здесь, Ника, то это ты…

Влажные от дождя пальцы начали свой бег по моей открытой спине, он словно пересчитывал табун мурашек, наслаждался дрожью и улыбался, когда я, пытаясь найти укрытие, прижималась к нему все крепче. Мы словно сливались воедино, вытесняя бестолковые миллиметры дистанции.

Дышала в унисон, чувствовала его сумасшедшее сердцебиение, вдыхала пряный сладкий аромат и глотала слёзы. Безвольная… Тогда была такой, и сейчас ничего не изменилось. Реву, ненавижу и одновременно таю от его близости. Вжимаюсь в него, сливаюсь с дыханием и вру… Вру, что ненавижу.

Слышала возмущенные гудки водителей, изумленные взгляды на чокнутую пару, застывшую посреди проспекта в центре города, но все это было пустым, важно лишь таяние ледника в его глазах, нежное касание и такие редкие выдохи. Тело полыхало, а такое жгучее, ничем не утолимое возбуждение концентрировалось внизу живота, пугая бабочек…

Он дождался, когда я успокоюсь, вернул обратно в кресло, пристегнул и только после этого тронулся с места. Хотелось задать миллион вопросов, но я продолжала молчать. Закрыла глаза и решила, что этой ночью весь мир подождёт.

– Куда ты меня везешь?

– Туда, где на твои вопросы найдутся ответы, – он больше не смотрел на меня, отклонился, чтобы увеличить дистанцию.

– Расскажи сам…

– Я лгу, – выплюнул он и дёрнул бровью, лишь на мгновение коснувшись меня взглядом. – И глаза мои лгут. Но знаю я одного человека, которому ты, безусловно, веришь.