Исповедь исчезнувших
– Ычча![1] Бык холода рассвирепел – рога заострились, – сквозь облако тумана, ввалившегося в распахнутую дверь, послышался знакомый голос. – Дорообо![2] Успел‑таки к утреннему чаю.
– Сэмэн, садись, хлебни горячего чаю с холода, – Саргылаана поставила на стол чашку. – Кэпсээ[3].
– Спозаранку спустился туман, ходишь как в молоке. Ничего не видно. Айаанка, как дела в школе?
– Таай, в Новом году я буду снежинкой. Эдьиий мне красивый костюм шьет на маскарад, – серьезно поделилась Айаана своей главной новостью, собираясь в школу.
– Ээ, детка, да у тебя уже новогодние хлопоты начались. Да уж… Время летит стрелой, – Сэмэн задумчиво погладил девчушку по голове.
– Таай, а ты меня в следующий раз возьмешь с собой на мунха[4], как Тимку?
– Ну, Тимир – мальчик большой. Со временем из него хороший рыбак выйдет. Чутье у парня есть, на охоту скоро пойдет. А барышням‑то зачем мерзнуть и тянуть в ледяной воде тяжелый невод?
Айаана, увернувшись от Саргылааны, с любовью за‑вязывавшей ей меховую шапку, неуклюже переваливаясь в оленьих унтах[5], подбежала к дяде и, запрокинув голову, прошептала:
– Я хочу поймать золотую рыбку, загадать желание о маме…
– Тоойуом[6], пора в школу, – тетя, слегка придвинув девочку к себе, обмотала ее круглое личико теплым шарфом.
– Вон сосед твой заждался. Замерзнет – на улице‑то минус сорок. Ну, беги! – Сэмэн, взглянув в окно через морозные узоры, поторопил девочку.
– Убай[7], нашел бы ты земляков Сабдуллы. Как там наши мальчишки? Тревожно на душе… Хоть бы строчку написала, что ли! – в сердцах промолвила женщина, с тоской наблюдая за расползающимся по полу седым туманом, укутавшим девчушку на пороге открывшейся двери.
– Да они, как перелетные птицы, уж давно улетели на зимовку. Спрашивал я у своего однополчанина в городе – обещал узнать. Говорит, стройки везде остано‑вились. Вряд ли они еще приедут. Жизнь пошла по‑другому. Вчера на собрании‑то слышала про пай? Если совхоз закроют, будут распределять земельные паи, скот раздадут по дворам. Помнишь, отец наш, бывало, сам себе говаривал, что социализм в окружении мирового капитализма долго не продержится. Хоть и необразованный был, а будто в воду глядел. И в партию не вступал по каким‑то своим убеждениям.
– Мудрый был наш отец, да вот Майю сильно избаловал…
Таас Олом гудел под впечатлением общего собрания. Над селянами нависла угроза закрытия совхоза. Труженики, чьими руками создавалось и крепло хозяйство, не могли спокойно принять весть о надвигающемся развале. Собственным добровольным решением признать несостоятельным процветающий совхоз, некогда гремевший своими трудовыми достижениями аж до ВДНХ[8], казалось полнейшей нелепостью для жителей. Задушить своими руками кормильца, сломать самому себе хребет и затушить родной очаг, вокруг которого кипела жизнь, никому не хотелось. Село стояло на распутье: либо застрять на привычных гиблых ухабах, либо ухитриться и рывком повернуть на скользких гребнях колеи. Изо дня в день вспыхивали споры между супругами, возникали разногласия между родителями и детьми, случались ссоры у друзей, стали чаще происходить раздоры среди соседей, разделяя доселе тихий Таас Олом на две непримиримые стороны. Лишь одинокая звезда в молочном мареве тумана, каждую ночь отражаясь в деревенских окнах, словно своей верностью и вечностью призывала людей к примирению и единению. Она, с высоты своей недвижимой оси игнорируя мирскую суету, зажигалась в любую погоду и неизменно сияла над северной глубинкой.
Приближение Нового года, суматошно вторгаясь в дома и души людей веселым шуршанием подарков и елочной мишуры, вселяло радужную надежду. С самого утра женщины и дети толпились у сельмага в ожидании колбасы и яблок, завозимых в северные села и поселки раз в году с открытием ледовой переправы, как раз под Новый год. В магазине с необыкновенным ароматом алматинских яблок витало предпраздничное настроение. Саргылаана Павловна в куче разных игрушек выбрала две одинаковые гоночные машинки и попросила про‑давца красиво упаковать. Прижав к груди подарочные свертки и кулек с яблоками, она направилась к выходу, втайне надеясь на скорую встречу с курносыми племяшками. На глаза навернулись давно сдерживаемые слезы щемящей тоски, безутешной жалости и немого ожидания. Искристый снег, накрывший Таас Олом, мерцающими блестками отгоняя неясную тревогу, предвещал новые веяния и большие перемены. Тяжелый 91‑й – год несбывшихся иллюзий и неисполненных желаний – подходил к концу. Уходил последний декабрь Союза.
* * *
Наше вольное детство не было беззаботным. Тот нежданный дождь, обрушившийся на нас тяжелым ливнем на площади, казалось, разделил нашу жизнь на «до» и «после». С тех пор жизнерадостное доброе солнце скрылось от нас на долгие десять лет. Оно необычно жестоко и безжалостно палило раскаленными, жгучими лучами. Озорное баловство и ребячьи игры сменились заботой о пропитании. Вместо привычной сочно‑зеленой травы, ярко‑белого хрустящего снега и освежающего прохладой воздуха все вдруг оказалось кругом желтое и голубое, песок и небо, зной и солнцепек. Многочисленные сестры и братья, щедрым вниманием и любовью которых мы были избалованы, все куда‑то исчезли и со временем забылись. Мы остались втроем.
[1] Ычча, як. – межд. как холодно.
[2] Дорообо, як. – приветствие.
[3] Кэпсээ, як. – рассказывай новости.
[4] Мунха, як. – подледная рыбалка неводом.
[5] Унты, як. – меховая обувь.
[6] Тоойуом, як. – детка.
[7] Убай, як. – старший брат (см. убаай).
[8] ВДНХ – в СССР: Выставка достижений народного хозяйства.
