Исповедь исчезнувших
Как бы мы потом ни старались понять, переосмыслить и даже оправдать историю, в которую попали по вине матери ли, Сабдуллы ли или прогнившей советской системы, разбираться уже не имеет смысла. В жизни может произойти все, что угодно. Ни милиция, ни посольство, ни департаменты не могли нам помочь. Главную роль в этой трагедии сыграло время. Время начала перемен, когда в суматохе событий никому не было дела до других, и потерянное время, которое было упущено для выживания. В таких случаях помочь могут только отдельные люди. Мир, как и во все времена, не без добрых людей. Те, кто встречался нам с добрыми помыслами на кривой линии нашей судьбы, невольно становились ориентиром в хаосе рухнувшей страны, в незнакомой среде с иными традициями и укладом жизни. Некоторые сейчас недоумевают, почему никто из них не заставил нас ходить в школу. Не помню, кто написал, но в голове застряли очень мудрые и точные слова: «Тому, кто никогда не стоял на краю, сложно понять тех, кто в этих краях уже побывал». Добавлю лишь одно, в той трудной жизни для многих, кто, не устояв, упал с обрыва или висел на волоске над пропастью, школа отошла на задний план, лишь бы были живы, здоровы и сыты. Путь к выживанию оставался либо через криминал, либо через бизнес. Большинство моих якутских сверстников вообще не помнят, какими были 90‑ые годы. Счастье, что им не пришлось испытать, как быть растоптанным колесницей времени.
Первый, кто протянул нам руку помощи, был дедушка в темном национальном халате с лохматыми бровями. К сожалению, имени его ни я, ни брат не помним. Но перед моими глазами сохранилась картина, как он, сгорбившись, шел впереди нас сквозь буйство дождя. Его седая борода и подол длинного халата, словно черные паруса, развевались под порывами ветра. А вслед нам под дробь тяжелых капель во всю мощь динамиков доносилась красивая песня «Сияй, Ташкент, звезда Востока…»
* * *
– Бэрман, гэль!..[1] Бэрман, гэль!
– Мама, смотри, какой‑то дед нас зовет. Пойдем… пойдем… – Алгыс, всхлипывая, потянул ревущую в голос маму за руку. Майя, пытаясь остановить рыдания, немного успокоилась и решительно прошлепала по луже в сторону бело‑синей торговой палатки, из которой седобородый старик усиленно махал им рукой. Старец, окинув суровым взглядом промокших до ниточки детей, что‑то быстро и сердито пробурчал. Увидев, что женщина не понимает его речь, осуждающе покачал головой и накинул на продрогших мальчишек потрепанное стеганое одеяло.
– Вы так громко плакали. Дочка, что случилось? – участливо спросил старик на ломаном русском языке. – Откуда приехали? Где ваш дом?
При напоминании о доме лицо Майи исказилось от разрывающей душевной боли, а на глазах выступили слезы:
– У нас украли документы, деньги. Всю площадь обежали – не нашли. Как же мы теперь доберемся домой, в Якутию?
– А‑а шундай денг![2] С Севера?! – старик удивленно уставился на детей. – Я думал, вы корейцы. Их здесь много. А где отец детей?
Майя промолчала. Помня наставления молодой узбечки, ей не хотелось откровенничать с незнакомцем, а врать она не умела с детства. Под пытливым взглядом человека почтенного возраста страх, скребущий у нее внутри, перерос в парализующую панику – она не знала, как себя вести, о чем говорить, а голова вмиг предательски опустела. Взглянув на взъерошенных мальчишек, с испуганными глазами молча восседавших, как мокрые воробышки, на полосатых баулах, украдкой вытерла выступившие слезы и еле слышным шепотом выдавила:
– Идти нам некуда… Домой уже не вернуться… Мне страшно…
– Вы не хотите сказать, где Ваш муж? Он узбек?
– Нет, не узбек. Я сама их привезла. Это я во всем виновата… – Майя, предчувствуя, на какую беду обрекла своих детей, более не могла сдерживаться. Медленно отвернулась и присела на корточки, обхватив голову руками, как бы пытаясь спрятаться от собственных страхов.
– Не хотите говорить – Ваше дело. Позднее раскаяние пользы не приносит, – помедлив, произнес старик. – Слезы не помогут, нужно дело делать. Вставайте, пойдем.
– Куда?
Старец, из‑под насупленных бровей задумчиво оглядев малышей, почти засыпающих под теплом мягкого одеяла, произнес:
– Пересидели бы смутные времена дома. Там и стены помогают. Ведь так говорят? Ладно, пойдете со мной. Будете жить у нас, помогать, пока документы не восстановите.
Майя насторожилась. Неожиданный поворот событий испугал ее. Может, вернуться к Сабдулле, чем под чужое крыло? Или все же идти со стариком, так похожим на отца? Тихий страх, навеянный странным перевоплощением любимого человека, накатив тягучей горячей волной, отмел все сомнения. Терзаемая безысходностью и неизбежностью, женщина взяла на руки сонного Айтала и, волоча старшего сына, неуверенно последовала за развевающимся халатом, как за спасительным кораблем. Холодные струйки, омывая лицо, с волос стекали прямо за ворот. Майя, проглатывая солоноватую воду, мысленно обратилась к отцу, как это всегда делала в трудные моменты: «Аҕаа[3]
[1] Бэрман, гэль, уз. – иди сюда.
[2] А‑а шундай денг, уз. – Да что вы говорите! Вот оно что!
[3] Аҕаа, як. – отец.
Конец ознакомительного фрагмента
