Испытание

Однако прежде, чем мы навестим Кровопускательницу и попросим ее ответить на наши вопросы – о чем мне противно даже думать, – мне надо убедиться, что Хадсон прав. Натянув худи, я прислоняюсь к столику с раковиной и закрываю глаза. Затем делаю глубокий вдох и приказываю себе рассмотреть – притом хорошенько – все нити у меня внутри. Что, как ни странно, не означает, что я смотрю на них глазами.

Дело в том, что, когда я описываю, как выглядят мои нити, мне проще говорить, что я смотрю на них, но, чтобы увидеть их, глаза не нужны. Мне достаточно подумать о них, и я вижу их в моем мозгу, как могу видеть плюшевого мишку, которому я в детстве дала имя Проказник, или улыбку моей матери всякий раз, когда мне хочется их вспомнить. Так что я заглядываю внутрь – все мои нити на месте, как и всегда.

Ярко‑синяя нить – узы моего сопряжения с Хадсоном. Нить, связывающая меня с Джексоном, теперь стала полностью черной. Ярко‑розовая нить, соединяющая меня с Мэйси. Совсем тонкая бирюзовая – это нить моей матери, и красновато‑коричневая – нить моего отца. Меня пробирает дрожь, когда я осознаю, как истончились эти узы, но, наверное, это закономерно, ведь прошло много месяцев после того, как они погибли. Но мне все равно больно видеть, что нити, связывающие меня с ними, мало‑помалу исчезают.

Я рассматриваю свои нити одну за другой, оставив зеленую нить напоследок, потому что мне не хочется иметь с ней дело. А еще я, если честно, немного побаиваюсь ее. Тем более что она светится ярче всех остальных, кроме разве что нить уз моего сопряжения с Хадсоном. Я не знаю, что это значит, и не уверена, что хочу это знать. Мне совсем не хочется выяснить, что я сопряжена еще и со мстительной старухой, которая живет в пещере. Это слишком жутко, так что нет, благодарю покорно, это не для меня.

Но я понимаю все яснее, что, прячась от своих проблем, я не заставлю их рассосаться. Я делаю глубокий вдох и, решив больше не раздумывать, впервые в жизни намеренно берусь за зеленую нить.

Я оказываюсь совершенно не готова к тому, что происходит после этого. Я думала, что, возможно, обращусь в камень, а может, часы на моем телефоне замедлят свой ход. Или даже, что я, черт возьми, превращусь в двадцатифутовую горгулью.

Любой вариант лучше, чем это, чем этот беспредел.

 

Глава 36. Ты будишь во мне зверя

 

Меня пронизывает электрический разряд, от которого у меня пресекается дыхание. И я сразу же чувствую, как что‑то сворачивается в клубок глубоко внутри, как кобра, готовящаяся к броску. Магическая сила скручивается в спираль и наполняет каждую клетку моего тела. Затем так же молниеносно наполняется тату, которое покрывает мою руку от плеча до запястья и в котором магическая сила может накапливаться и храниться. И все равно в моей крови бурлит все большая и большая сила и требует выхода. Требует дать ей совершить то, для чего она предназначена – уничтожить все, что стоит на ее пути.

Я никогда в жизни так не боялась. Меня страшит эта жгучая потребность внутри меня – поджечь мир и смотреть, как он горит, горит, горит.

Я сразу же отпускаю эту нить, но сила, сжимающая все мои мышцы в пружину, все так же настойчиво требует, чтобы я выпустила ее на волю, и я знаю – пройдет всего несколько секунд, и я больше не смогу ее контролировать. Мой взгляд мечется по ванной, ища выход, но едва до меня доходит, что выбраться отсюда можно только через дверь, я слышу, как Хадсон в спальне говорит кому‑то:

– Заходи. Грейс сейчас выйдет из душа, но…

Чисто инстинктивно я ныряю в ванну и сворачиваюсь в клубок… и тут мое тело взрывается – или то, что мне кажется моим телом. Раздается оглушительный хлопок – это все электричество внутри меня мгновенно вырывается наружу. Ударная волна сотрясает стены, зеркало разбивается вдребезги, потолок проваливается, и меня осыпает разлетевшейся штукатуркой, так что образуется облако пыли – такое плотное, что я перестаю что‑либо видеть.

Хадсон распахивает дверь; я делаю судорожные поверхностные вдохи, у меня звенит в ушах, перед глазами все расплывается – иными словами, на меня обрушивается паническая атака. Что я сейчас сделала? И как?

Я держала эту нить не дольше двух секунд, и это поглотило меня целиком, превратило в существо, которое я не узнаю – в чудовище, желавшее уничтожить весь мир.

Я подтягиваю колени к подбородку и раскачиваюсь взад и вперед; по щекам текут слезы. Какое‑то время я беспокоюсь, что они напугают Хадсона, но я, должно быть, нечаянно включила душ, когда погрузилась в ванну, и теперь вода орошает одну сторону моего лица, смывая слезы.

– Все нормально, Грейс. Я с тобой, – шепчет Хадсон, уткнувшись лицом в мои волосы. Но я не понимаю, как это возможно, если я нахожусь в ванне, а он стоит у двери…

Пол ходит ходуном, и я моргаю.

– Я что… Я что, расколола землю? – Мой голос звучит слабо, тонко, он дрожит, но, по‑видимому, Хадсон все же услышал меня, потому что он издает смешок. Хотя это больше похоже на нервный смех, ведь ничего смешного я не говорила.

– Нет, детка, землю ты не расколола, но я уверен, что теперь мне не получить мой депозит обратно. Собственно, теперь мне, возможно, придется купить этот маяк.

Я чувствую под собой что‑то мягкое, и до меня доходит, что Хадсон, должно быть, вынес меня из ванной комнаты и уложил на кровать. Его руки ощупывают мою мокрую одежду, он проверяет, нет ли у меня каких‑то ран или травм, но я в таком шоке, что могу только уйти в себя и молчать. Дышать полной грудью почти невозможно, от поверхностного дыхания я чувствую слабость, мои руки трясутся, когда я обхватываю ими колени и сворачиваюсь в клубок.

– Она в порядке? – спрашивает Мэйси, стоя в дверях, а затем вскрикивает: – Что с ней, что произошло?

– Грейс, ты можешь сказать мне, сколько будет два плюс два? – спрашивает Хадсон.

Почему он заставляет меня считать, когда я едва могу дышать? Боже, должно быть, я ударилась головой, и он опасается, что у меня сотрясение мозга. Мои зубы стучат, ударяясь друг о друга с такой силой, словно они могут раскрошиться в любой момент, но я все же ухитряюсь произнести:

– Че‑четыре.

– Правильно, умница. А сколько будет четыре плюс четыре?

Я делаю один быстрый вдох, затем еще один и, заикаясь, говорю:

– Во‑восемь.

– А восемь плюс восемь?

На сей раз я делаю более глубокий вдох и открываю глаза, чтобы показать ему, что я в порядке. Должно быть, он сам не свой, если так беспокоится, что я получила травму головы. Еще раз сделав медленные вдох и выдох, я ухитряюсь сказать:

– Шест‑надцать.

Хадсон испускает долгий вздох, садится на кровать рядом со мной, затем сажает меня себе на колени. Я прижимаюсь к его теплому телу, и мои зубы стучат уже не так сильно, когда он обнимает меня.