Как переехать в Америку, или Путешествие из Петербурга во Флориду

Я сегодня странно устала.

Я сегодня одна опять.

 

***

Американская литература разочаровала грандиозно.

Мне думалось, что на каждого Толстого и Достоевского у них есть свой Сэлинджер и Хемингуэй. Оказалось, у них есть ТОЛЬКО Сэлинджер и Хэмингуэй. А поэзия… Правда, чтобы по‑настоящему прочувствовать красоту языка на нем надо говорить абсолютно свободно. Но, боже мой, я совершенно предвзято и без малейшей застенчивости считаю, что русской поэзии нет равных на всем белом свете. Так сильно чувствовать и сопереживать я могла, только читая наших Цветаеву, Есенина, Маяковского… Мурашки по коже бегут, когда я вспоминаю строки Есенина:

«Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.»

Мне 28 лет, и я чувствую эту его боль каждый день, прожитый мной на земле. Но не так, чтобы плакать от безысходности бытия, а так, чтобы творить с чувством неизмеримого состраданиям ко всему живому. Я думаю, от этого мне и писалось так хорошо здесь, в Америке – «большое видится на расстоянии». И моя любовь ко всему русскому, родному, славянскому вылилось в стихах, написанных в первые годы иммиграции. Оказалось, моя кровь наполовину состоит из плазмы, а наполовину из сказок мамы, историй дедов и легенд прадедов.

 

***

Заносила‑носила по́ полю,

Заиграла ветвями‑трубами,

И чужому ответив во́полю

Взбила вьюга туманы руганью.

Где‑то там далеко и холодно,

Где‑то там завалило‑за́лило…

В стороне киселя и солода

Над родными стенами зарево.

Где‑то там в глубине памяти,

В широтах резеды и клевера,

На сердцах у людей наледи,

Как сложилось в народах севера.

Где‑то там, где следы сла́жены,

Растворожены бабой Ягою,

Растревожены Лешим ряженным,

Все слагается песней‑сагою.

Где‑то там, где все чудится сказкой,

И мерещатся огоньки –

Навсегда тонкой голубоглазкой

Я осталась плести венки.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

 

 

В КОТОРОЙ СЛУЧАЙНЫЕ ЗНАКОМЫЕ РЕШАЮТ МОЮ СУДЬБУ

 

Начиналась фантастическая гроза. Такая, какая бывает только на юге, и только в близости океана. Чёрная, с миллионами молний, с прямым потоком воды, льющимся и сверху, и снизу, и с боков.

«Посмотри вокруг… – говорит Итан. – Природа во всю празднует своё существо. Это пиршество вседозволенности, чувств без границ, без отчета, без тормозов. Какое счастье жить, чувствовать, испытывать ярость, громить все вокруг, тут же смывать все разрушения и снова строить песчаные замки с чистого листа. Закрой глаза – ты слышишь, как шумит ветер? Он не должен ничего и никому, он просто поёт, он свободен! Ты слышишь эту волшебную музыку дождя? Это стучит твое сердце в ритм со стуком дождя, со всхлипом подошв по лужам! Ты чувствуешь, что ты одно целое со стихией, с этой непреодолимой и необъятной махиной! Мы такие маленькие в круговороте этого пиршества! А почему мы должны оставаться в стороне от стола, накрытого яствами и винами? Давай вкушать эту нашу одну единственную и неповторимую жизнь!»

С этими словами Итан выпрыгнул из припаркованной машины и побежал к океану. Он собирался купаться в грозу! В своём смокинге, жилетке, бабочке и концертных брюках. И что мне оставалось делать? Я последовала за ним в своём единственном концертном платье! Мы прыгали на волнах и смеялись как сумасшедшие.

Позже, мы босиком шли в наших намокших костюмах по университетскому кампусу и улыбались на недоуменные взгляды окружающих. Куда им было нас понять! Мы были едины с природой, с миром. Итан был моим проводником в этот мир первобытных чувств и первозданных красок, ещё до изобретения неоновых и флуоресцентный заменителей. Ну, как я могла его не полюбить!

 

***

Сижу в маленьком кафе самого богатого города США и ем собственную еду, принесенную в контейнере. Бедность – это проклятие или благословение? В какой момент моя экономность переходит разумные границы, и лицо неуловимо начинает напоминать очертаниями Скруджа? Почему меня все время тянет на люди, а найдя их, я хочу спрятаться обратно в свою скорлупку?

Так меня воспитали родители. Они развелись, даже не могу сказать, когда – наверно, в годы моего раннего отрочества. Гордость никогда не позволяла просить деньги у папы. А потому он периодически «премировал» меня всякими стипендиями за отличное обучение или за какое‑то достижение. Отличное обучение всегда было его пунктиком. Он не то что заставлял, но всем своим существованием давал понять, что это необходимое условие для дальнейшего счастья. Конечно, я хотела, чтобы папа мной гордился, и делала все, чтобы заслужить его любовь и одобрение. Любил бы меня папа так же сильно, если бы я не была успешна в учении и в профессии? Думаю, что его любовь в этом случае была бы тяжелым бременем из‑за постоянного давления и призывов к совершенству.