Кисть и пистолет. Мое сердце пусто

И ведь не вру, действительно не понимаю современную живопись. Мне она все время кажется игрой – игрой, в которой «специалисты» выдумывают что‑то о представленной им мазне, а художники стараются выдумывать все новые выкрутасы. Самое смешное, что Роуз и Молли уже договорились о продаже картины. Роуз предложила триста долларов, а Молли согласилась, но попросила оставить картину еще на два дня в галерее – ей очень важно, чтобы картину увидело как можно больше людей. Повешена табличка «Продано», Роуз поручила мне забрать картину через два дня, так как завтра она должна уехать к себе в Луисвилл. Ловко умеют женщины управлять мужиками. Я только поинтересовался, куда мне ее потом отправлять и как. Но Роуз заявила, что заберет ее в следующий раз. Пожал плечами, подумал: «Как же я ее заберу?» Потом вспомнил, что номер Молли у меня занесен в телефон. Как‑нибудь договоримся.

Действительно, договорились. Молли сама позвонила мне, указала адрес. И вот я сижу вечером в салоне на неудобном стуле, напротив меня в кресле древняя старушка, та самая, что на картине. Только одета в современный брючный костюм тускло‑коричневого цвета. Никакой цыганщины, обычная наша бабуля. И яростно расспрашивает меня: кто да что, где работаю, женат ли? Наверное, ей интересно, что за тип пришел к ее внучке. Как мог, отбивался. Не скажешь же, что я игрок. Туманно заявил, что работаю в области охраны. Почему‑то подумал, что Молли нашла свою бабушку. Бабуля явно не из бедных. Но почему же она позволила внучке продать портрет? Молли уже принесла его, поставила на стул у стены. Мне картина здесь больше понравилась, чем в галерее. Возможно, она больше соответствовала салону, пожилой хозяйке дома. Падающий сверху свет люстры не мешал разглядеть детали. Меня смутил резкий контраст между детально проработанным лицом старушки и несколько размытыми пятнами ярких роз на бледно‑голубой юбке.

Снова подчеркну – ни черта не понимаю в современной живописи, но этот портрет показался мне совсем несовременным. Пытался вспомнить, что он мне напоминает? Кого‑то из ранних немцев: Кранах, Мемлинг? Нет, все они детализировали одеяния. Редко выписывали лицо более детально, чем одежду. Да и вообще, при чем тут раннее искусство. Наверное, при том, что ничего другого я и не знаю. Все это промелькнуло в голове, пока отбивался от очередной атаки вредной старушки. Теперь ее интересовало, давно ли мы знакомы с Молли. Ответил, что познакомились в дороге, когда ехали в Нэшвилл. Отбиваться приходится одному, так как Молли не приходит на помощь.

Даже рассердился – чего это я рассиживаюсь здесь. Портрет – вот он, забрать его, ведь Молли уже принесла упаковочный материал, заворачивает картину, завязывает шпагатом. В такси она влезет. Не тащить же ее на руках, хотя расстояние небольшое. Удалось отвязаться от старушки, пожелал ей крепкого здоровья и успехов внучки. Она с недоумением посмотрела на меня, потом на Молли, расхохоталась:

– Была бы рада иметь такую внучку!

И все. Ушел в недоумении.

 

Молли

Ничего у меня не изменилось: неделя в кафе, вечером «игры» с красками. Не писала что‑то определенное, просто накладывала на бумаге слои краски, следила, как меняется цвет. Перестала ходить в «мой» парк – нет там ничего нового для меня. В выходной – а он у меня в разные дни, как спланирует Флоренс, – уезжала на пленэр. Иногда с Биллом, но чаще одна – перестала стесняться брать машину Ребекки. На серьезную картину не покушалась, ограничивалась этюдами, зарисовками природы. Особенно меня заинтересовал сюжет небольшой рощицы, мимо которой проходит сельская дорога. Набрасывала карандашные эскизы, параллельно на отдельном листе искала подходящие варианты цвета. Для себя решила, что это подготовка к реальной картине. Но от эскизов оставалось ощущение холодности, незавершенности. Конечно, нужны фигуры людей или хотя бы животных, без них на картине будет скука. Но каждый раз, как назло, если вид приличный, то ни людей, ни животных нет. И непонятно, что они должны на картине делать. Идей не было, пришлось сюжет пока отбросить.

Два раза посещала привычную уже галерею – просто поглядеть, вдохнуть запах искусства. На второй раз узнала, что готовится большая выставка‑продажа. Будет мощная реклама. Пора выставить единственную свою картину. Почему единственную? Ведь привезла в галерею и две завершенные между делом акварели. Но это уже пройденный этап. Портрет моей Ребекки для меня – большой шаг, будет ли он кем‑то признан?

На акварели никто не смотрел – может быть, случайно бросали взгляд, проходя мимо. Так они и провисели одна над другой чуть в стороне от портрета. Но на «Ребекку», так я назвала картину, внимание обращали все проходящие. И не только смотрели издали: подходили, обсуждали, некоторые негодовали, что это подделка под реализм, других удивляло несоответствие верха и низа картины: изображения лица Ребекки и ее юбки. Многим это не нравилось, я даже слышала высказывание, что это обычная ошибка начинающих. Но ведь смотрели – значит, в ней что‑то есть. И это меня радовало.

А потом подошла дама, заявила, что у нее своя галерея, в которой собирает работы молодых художников. Предложила триста долларов. Мысленно я усмехнулась – триста долларов мне платит Флоренс за три дня работы. Сколько дней я работала над этой картиной, вернее, недель? Сколько денег заплатила за краски? Но смех смехом, а дама предлагает начинающему реальные деньги. Да еще и называет художником! Естественно, я согласилась не торгуясь. Мы продолжали что‑то говорить, не помню что, так как краем глаза увидела подходящего Роберта. Конечно, где ж ему быть? Наверное, это его дама. Подошел, поздоровался. Я ответила коротко, так как одновременно говорила даме, что картина должна повисеть здесь еще два дня. Дама – я потом узнала, что ее зовут Роуз – сориентировалась, что мы знакомы с Робертом, и поручила ему забрать картину. На триста долларов выписала чек. Первый полученный мной чек за картину. А я подумала только, что придется встретиться с Робертом.

Роберту я позвонила только через день после того, как забрала картину из галереи. Долго не решалась, но дождалась, что Билл ушел в свой бар, и позвонила. Голос ни на минуту не дрогнул, когда я диктовала ему адрес. Он помолчал с минуту и сказал, что живет недалеко, зайдет ко мне через полчаса. Ребекке сообщила о визите, она тут же ринулась на своей коляске в спальню переодеваться. Конечно, я пошла за ней, помогла. Она пыталась расспросить, что за мужчина придет. Но я только ответила, что сама еле знакома с ним, просто он должен забрать картину. О продаже я сообщила Ребекке в первый же день выставки. Она очень радовалась за меня. В салоне помогла ей пересесть в кресло.

Когда Роберт пришел, Ребекка насела на него с вопросами. Конечно, для нее каждый новый человек – радость. Попробуйте годами сидеть в своей квартире, лишь временами выбираясь на улицу… Думаю, что Роберт – даже в мыслях не решаюсь назвать его Робби, как те две его дамы, – недоумевал, но держался спокойно. Забрал упакованную картину. Пожелал Ребекке крепкого здоровья и успехов внучке, то есть, вероятно, имел в виду меня. Ребекка рассмеялась, что‑то ответила. Не уверена, что он понял ее.

А после ухода Ребекка насела на меня:

– Какой славный молодой человек! Уважительный, не то что твой Билл, уходящий каждый вечер в бар. И выглядит прекрасно. Такой вполне может быть мужем хорошей девушке.

– Рива, о чем ты говоришь! Кому я нужна?

Ушла к себе в комнату, почему‑то глаза мокрые. Вспомнила и первую, и вторую даму, по‑хозяйски забирающих с собой Роберта. Конечно, наверняка богатые самоуверенные сучки. Куда мне с ними тягаться? И тут же обругала себя: «Что, мечтаешь о нем? Зачем он тебе нужен? В следующий раз увидишь его опять с новой дамой. У него их, наверное, пруд пруди. Да и увидишь ли еще раз?»

 

Глава VII