Книга жизни
Пока брел, в голове моей неожиданно появилась мысль: «Юцай!» И я за нее крепко ухватился. «Юцай… Юцай… Юцай…» – беспрерывно повторял, уже едва переставляя ноги.
Юцай – молочное имя[1]. Он такой же простой деревенский парень, как я. Сын У Лаогэня. По паспорту – У Юцай[2]. Три года он прослужил в инженерных войсках, а после дембеля стал рабочим в строительной компании.
Помню, как‑то однажды летом он приезжал домой, и мы пересеклись. На нем была рубашка с драконом, на запястье блестели часы. «Наша строительная компания перебралась в региональный центр, будем возводить многоэтажки, – надменно проговорил тогда Юцай. – Приезжай, пообщаемся. Все приезжайте, посмотрите, где и как я устроился». Я понимал, что это пустые слова, он прекрасно знал: у жителей деревни нет возможности выбраться в город, даже предполагать это нелепо. Я дал ему право первого выстрела. И вдруг теперь я здесь – приехал!
Почему спустя столько лет я вспомнил о давнем разговоре с Юцаем? Между нынешними событиями и той встречей не было никакой связи. Или все же была? Я не мог ее найти.
Зима, мороз. Легкие снежинки опускались на землю, я продолжал брести по малознакомому городу. Обнимал встречные фонари (когда ночью прижимаешься к фонарным столбам, всем телом чувствуешь тепло, а от их яркости становится веселее на душе). В витринах универмагов пестрели разноцветные дубленки (в ту пору в городе это была самая модная зимняя одежда). И люди, спешащие мне навстречу, сплошь были одеты в новомодные тулупчики – коричневые, синие, рыжие, черные… Как только женщина надевала подобную вещицу и завязывала поясок, ее талия становилась тоньше, а бедра приобретали приятную округлость. (Позже и у меня появилась дубленка. Но к тому времени подобная одежда уже вышла из моды, и в городе ее никто не носил, разве что третьесортные проститутки.) Улица звенела модным ритмом – цок, цок, цок – плавной, полнозвучной мелодией, заставляющей сердце трепетать. Однако в деревне меня приучили к скромности, и я не осмеливался смотреть по сторонам.
Улицы и переулки в городе располагаются перпендикулярно. Я прошел напрямик от первой до десятой улицы[3], затем свернул и прошагал от девятого до первого переулка, при этом пересек улицы Мира, Культуры, Хуан Хэ, Сельского хозяйства, а также Пекино‑Гуандунское шоссе… Было уже очень поздно, снежинки плавно парили в небе. Снежная пелена в свете фонарей казалась розоватой. Цокающий ритм дорог был таким мелодичным, поэтичным.
Я вдруг почувствовал… запах мяты. Он исходил от света! Да‑да, свет был колючим и мятным, и лучи его расходились во все стороны. Куда бы я не повернул, запах мяты преследовал меня. Ноги мои отяжелели, мысли начали путаться. Я использовал «метод ассоциаций», «метод исключения понятий», «метод фонетической памяти», и все время думал о Юцае. На каждом перекрестке я останавливался и смотрел на дорожные указатели, а потом передо мной вдруг всплывало лицо Юцая…
Где же ты, приятель? В моей памяти снова и снова возникал его большой рот. Я будто видел наяву, как он поднял руку, и часы блеснули на запястье. «Цельнометаллические, ударопрочные. Марки «Шанхай», – небрежно кинул Юцай. Такие часы в ту пору были популярны среди строителей… Вот они, отличия между городом и деревней! Здесь – фонари, там – собачий лай, здесь – синие дубленки, там… рубашки с драконами? Он носил такую рубашку и наручные часы «Шанхай», он махал мне.
Устав от ходьбы, я облокотился на фонарный столб. От холода руки и ноги плохо слушались. Я снова осторожно окинул взглядом город. Будет ли он моим? На мгновение показалось, что понимаю, где нахожусь: это же Суншаньское шоссе. Как я здесь оказался? Суншаньское шоссе… Сяншаньлу, Хуаншаньлу, Юйшуцзе, Чуньшуцзе, Гулоуцзе, Цинсюйцзе… Огни в зданиях гасли один за другим, теперь горели только уличные фонари. Я все еще продолжал идти, но лишь по инерции. Я устал. Даже не так – изнемог. Но сказал себе: «У тебя все же есть один туз в рукаве, только один. Если я не найду Юцая, развернусь и все брошу…» И тут же сам с собой заспорил: «Возвращайся на вокзал, притулись где‑нибудь – так скоротаешь ночь…». Но не сдался. Как можно быть таким глупым!
Я шел по улицам провинциального города, вдыхал холодный воздух. А казалось, что шел по пустыне, суровой и безжизненной. Магазин на обочине был закрыт, я не мог купить новые ноги и согреться. Дорога была странной, и лица, что попадались мне на пути, тоже были странными. Я искал след тепла. Юцай, где же ты?
Наконец я спросил себя: «Зачем ты это делаешь? Зачем шел почти всю ночь, обошел полгорода вдоль и поперек, зачем так упорно ищешь старого приятеля? Почему сначала не остановился в ночлежке, а уж потом занялся бы поисками, предварительно расспросив бывших одноклассников, где конкретно сейчас Юцай?» Но даже идеи сделать телефонный звонок у меня не возникло! Кажется, я вообще тогда забыл о существовании телефонов.
Потом, много позже, я осознал, что все это время вовсе не ходил, а топтался на месте. Мой багаж, мой жизненный опыт тащил меня назад. Я не мог идти вперед. И искал не знакомого, а покровителя. Мне потребовалось много времени, чтобы понять: для спокойной жизни в городе нужно иметь три вещи – статус, работу и связи. Все они критически необходимы. Если у вас нет статуса, работы и связей, вы будете обыкновенным бродягой. Ведь город – заколдованное место, где на каждом шагу подстерегает опасность.
Первыми эту истину поняли торговцы, вероятно, после множества болезненных уроков. Уже сотни лет назад они строили тут и там ночлежки «Шаньшэнь». Но даже сегодня, когда транспорт и связь настолько развиты, головные офисы компаний находятся в Пекине, в столице. Это делается для удобства управления бизнесом.
Знаю, многие люди выступают против того, чтобы заводить и использовать связи. Но разве непонятно, что связи – это часть нашей собственной сути, фундамент, на котором базируется жизнь человека? В сфере культуры люди не просто зависят от связей, они ими «живут». Даже Маркс когда‑то говорил, что человек есть совокупность общественных отношений. Поэтому все, кто критикует использование связей, скорее требуют, чтобы ими не пользовались другие, и ни в коем случае не имеют в виду себя. Никто не хочет упускать собственной выгоды. И мне повезло. В 2:27 я наконец отыскал свои «связи».
Я нашел Юцая на стройплощадке. Правда, теперь мне нельзя было называть его детским прозвищем, только именем по паспорту, этого требовали правила приличия. Старик охранник сказал, что У Юцай действительно работает здесь. И сейчас спит на седьмом этаже в одной из квартир без отделки, где еще не установлены ни двери, ни окна.
[1] При рождении китаец сразу получает два имени: официальное (как в паспорте) и молочное (детское, неофициальное, часто – прозвище, которое используется по отношению к человеку только членами семьи и близкими друзьями). Когда‑то молочные имена давали для того, чтобы уберечь детей от злых духов (не зная настоящего имени малыша, враждебные сущности не могли навредить ему). В качестве прозвищ специально выбирали слова с отрицательными характеристиками, например: «проклятье», «злость», «раздражение» и т.д. (ныне эта практика прекращена). Сегодня молочные имена, наоборот, зачастую обозначают добродетели или черты характера, которыми родители желали бы наделить свое чадо. Также молочное имя может быть видоизмененным вариантом официального. Очень часто к имени присоединяют слово «сяо», что означает «маленький(ая)».
[2] Игра слов: «молочное имя» и «имя по паспорту» в китайском языке – омонимы, звучат понятия одинаково, но значения у них разные. В данном случае детское имя героя дословно переводится как «китайская капуста», а официальное имя – как «талантливый».
[3] Старые китайские города построены в форме квадратов. Поэтому дороги располагаются чаще всего перпендикулярно друг другу.
