Когда они исчезнут
– Нет, решено. Мы совершенно разные люди, я это понял.
– Но ведь вы столько уже вместе…
– Иногда требуется время, чтобы понять. Давай не будем об этом, лучше расскажи о конфликте мамы и Анны Петровны, я плохо понял, связь в этом Колышлевске…
Сергей Петрович мало что мог добавить к рассказу. Действительно, как случилось, что мама знала Павла Семёновича ещё по юности? Почему судьба отвела ей роль наперсницы брошенной подруги соблазнителя? И когда за семейным столом зашёл разговор о необычайных качествах придуманного золовкой идеала, о дешёвом блеске заштатного соблазнителя, Маргарита не выдержала, высказала всё, что она думает об этой породе дешёвых франтов и старых дев, воспитанных на образчиках классических романов.
– Аннушка сильно оскорбилась, так до самой смерти и не простила Риточку.
– Ну знаешь, мама была права. Этот Павел Семёнович испортил жизнь тётке. И очень плохо, что близкие не говорили ей об этом, возможно, всё было бы по‑другому.
– Кто знает, сынок, кто знает? Чем старше становлюсь, тем меньше понимаю, что правильно, а что нет. Мы так безмятежны в своих суждениях, а ведь судим из своей бойницы, не так ли? Кто знает, что чувствует человек, в чьи глаза мы смотрим, какой путь ему уготован? Почему мы решили, что имеем право менять его судьбу? Единственное, о чём сейчас сожалею, так это об охлаждении отношений с родственниками, с Анютой, родителями. Я ведь перестал бывать в Колышлевске, одумался, когда стало поздно, слишком поздно. Принимать, понимая – искусство, Тоша, это требует самоотречения, отказа от самолюбования на чужих промахах. Так‑то. Это её выбор, пусть нелепый, с точки зрения современной морали, с твоей точки зрения.
– Знать бы, что такое эта современная мораль, – согласился младший Кислицин, – да и неважно всё это теперь. Её жизнь не менялась несколько десятилетий, она была здорова – и вдруг исчезновение. Не могу даже предположить, что могло произойти. Плохо, что мы так мало знаем о ней: круг знакомых, увлечения. Слушай, пап, ты говорил, что она вела дневники? Такие особы должны вести дневники, надо же куда‑то выплёскивать копимые чувства. Я нашёл старое фото, на нём она с тетрадкой.
– Да, вела, сколько себя помню, всё время что‑то записывала и прятала от посторонних. Несколько раз я тайно читал, но ничего особо ценного для себя не обнаружил: стишки, разные мысли о женской красоте и прочие милые глупости.
– Если бы найти… Возможно, в нём и прячется разгадка. На полицию надежда слабая, если только случайно обнаружат. Видел бы ты этих бравых полицейских, папа, – Антону нравилось звучание забытого «папа», он будто пробовал его на вкус, наслаждаясь мягкостью. Сумерки стирали интерьер, солнце растворилось в толпе крыш.
– Устал, сынок, давай ложиться. Посмотри в шкафу бельё, я почти не заглядываю туда после, после…
Антон ещё долго ворочался, прислушиваясь к хриплому дыханию отца. Он пытался представить Ани, но картинка почему‑то расплывалась, пытался вызвать ощущение прикосновения к шелковистой коже, но образ ускользал, терялся в дневных впечатлениях. Ани выплывала бесформенным облаком, сжимая в руках чёрную кружку, извиваясь, растекалась, превращаясь в старуху с трассы. Спутанная бахрома старой шали сплеталась изящным кружевом.
Сновидение третье
– Гляди‑ка, новое представление.
– Петруха, прочти!
Молодчик в потрёпанном треухе пробрался к самой обочине, слегка толкнув крупного купца.
– Ишь, волю‑то взяли, – брезгливо поморщился богатый лавочник, отодвигаясь. Между тем Петруха разбирал слова, написанные на дощечке, прикреплённой к шесту.
– Действие злых сердец, – крикнул он, обернувшись.
Повозка, представшая публике, служила площадкой, на которой разместились фигуры животных удивительных размеров. Был здесь ястреб, терзающий голубя, паук, спускающийся на муху, огромная кошачья голова с зажатой в зубах мышью, лисица, рвущая петуха. За повозкой шли артисты, наряженные волками, львами, медведями. Они гримасничали, пугая собравшийся народ. Борцы, кулачники изображали кровавые битвы. Их подбадривали фурии, старухи со змеями вместо кос и когтистыми руками.
– Ужас‑то какой, – прошептал невысокий купчишка своему приятелю.
– Знамо дело, ужас, – откликнулся Петруха, стоящий рядом, – не приведи Господь бабу такую повстречать в тёмном переулке.
– А тебя, чумазый рот, не спрашивают, – откликнулся дородный торговец, – мыслимое ли дело – для неумытых парады устраивать? Что они и понимают в этих представлениях?
– Ты, батюшка, не суди, – огрызнулся мужичок, – императрице‑матушке виднее.
От препирательств отвлекли всё те же фурии. Они вдруг достали откуда‑то из‑под лохмотьев кувшины и стали поливать толпу чем‑то красным, напоминающим кровь. Народ улюлюкал, а купцы, стряхивая с тулупов бурые капли, тихо ворчали, не рискуя вслух высказать неодобрение. Мало ли кто в толпе наблюдает, вмиг в покои каменные доставят на казённые харчи. Алые пятна, растёкшиеся по снегу, залихватские разбойничьи песни, доносившиеся от повозки, багровый закат, накрывающий город…
Глава 6
«Кривулька похожа на волшебный замок. Я становлюсь маленьким, совсем крошечным, чтобы попасть в него, спрятаться от злобных монстров. Это не мама, не папа Саша, это монстры, я знаю. Никитка, с которым дружил, когда мы жили у бабушки, давал свой планшет поиграть в Майнкрафт. Там тоже были сначала люди, а потом превратились в зомби. Их надо было убивать, чтобы хорошим людям хорошо жилось. Неужели надо убивать маму и нового папу? Может, их можно расколдовать? А может, папа Саша – злой колдун? И он заколдовал маму, я же видел, как он её целовал. Если сильно‑сильно зажмуриться, можно просто исчезнуть. Ну же, сильнее, сильнее, руки становятся меньше, теперь ноги. Ещё, ещё…»
– Олеська, иди сюда, посмотри на своего идиота. Я уже час за ним наблюдаю, сидит молча, уставившись в стенку. Эй, придурок, я к тебе обращаюсь.
– Саша, отстань от него, пусть сидит, он же не шумит, не мешает тебе. И мне не мешает, – женщина призывно изогнулась, – может в спальню, дорогой?
Стянула блёклую футболку, оставшись в кружевном бюстгальтере. Ей нравился новый бойфренд, и она не жалела, что пришлось бросить свой город, примчаться к нему за тысячу километров. Да и о чём жалеть – пепелища одни. А здесь второй месяц на съёмной квартире просто сказка. Саша – изумительный любовник, какие бабочки, в животе мечутся огромные птицы. Если бы не Димка… Ведь просила мать, но та наотрез, будто и не внук ей. Личную жизнь она строит, в её‑то годы. Старуха, сидела бы дома, воспитывала пацана. А Сашка брутальный такой. Мальчишке не хватало мужской руки.
