Когда звезды чернеют
Я встала, пошла на кухню и начала готовить завтрак, но каждые несколько минут поглядывала в окно. Дети сели смотреть мультики, выкрутив громкость побольше. Я тревожилась, отвлекалась и постоянно думала, что слышу, как кто‑то идет по коридору к нашей квартире. В конце концов подошла к двери, выглянула наружу и посмотрела в обе стороны коридора. Именно тогда я учуяла запах горящих яиц. Я слишком сильно включила газ. Масло уже почернело и начало дымиться. Едва осознав, что происходит, я спихнула сковородку с огня. Она лязгнула об пол, но пожарная сигнализация уже сработала, завопила и заморгала посреди кухонного потолка. Я не могла дотянуться до нее, даже со стула. Джейсон с Эми завопили, я кричала, чтобы они перестали, но от этого они только завыли громче. Я не могла думать. Я не знала, что делать. А потом кто‑то начал стучать в дверь, и я поняла, что совершила ужасную ошибку. Нам нужно было есть только хлопья. Хлопья и арахисовую пасту.
Копы вломились в гостиную, массивные и широкие, пугая детей своей формой и пистолетами в кобурах, своим потоком вопросов. Когда я в последний раз видела маму? Что она сказала перед уходом? Она говорила, куда собирается в канун Рождества? Знаю ли я, как связаться с папой? Есть ли поблизости другие родственники? В основном мне даже не требовалось отвечать. Джейсон и Эми сидели рядом на диване, крепко прижавшись ко мне. Я продолжала твердить им, что все будет хорошо, но уже знала – все хорошее осталось в прошлом.
* * *
…Кёртисы живут к северу от города, на уединенном отрезке Лэнсинг‑стрит, высоко над Мясницкой лощиной. Когда мы подъезжаем в патрульной машине Уилла к воротам, он нажимает кнопку, и кто‑то впускает нас.
– Это точно выглядит как жилище кинозвезды, – говорю я, пока «дворники» дергаются, сбрасывая тонкую пленку дождя.
– Она больше не кинозвезда. Перестала сниматься, когда они переехали сюда. Это было четыре года назад.
– Какая она?
– В смысле до всего этого? Даже не знаю. Их семья живет обособленно. Муж летает на работу на частном самолете. Все продукты им доставляют. Удивительно, что Кэмерон позволили ходить в обычную школу, а не наняли учителя или что‑нибудь такое. Должно быть, это их единственная уступка. Замах на реальную жизнь.
Пока мы паркуемся и вылезаем, широкая дверь открывается и появляется Трой Кёртис. Моложавый и симпатичный, в полинявших джинсах и кофте. Мы торопливо заходим в дом – он придерживает для нас дверь, и я вижу, что он старше, чем казалось. Ему, наверное, под пятьдесят. У него морщинки у глаз и рта.
Мы с Уиллом в прихожей, где каждый предмет безупречен и выстроен с почти хирургической аккуратностью. Скрытое освещение и датская мебель. Все белое. Пол, на который с нас капает вода, бледный и глянцевый.
– Сейчас принесу полотенца, – говорит Трой и исчезает.
Когда он возвращается, я смущенно вытираюсь, пока Уилл представляет меня как следователя, консультирующего по делу Кэмерон. Как мы и договорились.
– Есть какие‑то новости насчет той похищенной девочки в Петалуме? – спрашивает Трой. – Здесь есть какая‑то связь с Кэмерон?
– Пока что мы ничего не знаем, – отвечает Уилл. – Но мы работаем в плотной связке с той группой. Как только у нас будут новости, мы ими поделимся.
Трой устало кивает, проводит нас в гостиную и указывает на гладкие кресла без подлокотников. Я все еще держу полотенце и подкладываю его под зад, чувствуя себя не в своей тарелке. Но так не пойдет.
– Мистер Кёртис, ваша жена дома?
– Эмили только что прилегла. Последние дни сильно на ней сказались.
– Конечно. Это ужасное время для вас обоих, но я несколько отстала в этом расследовании. – Бросаю взгляд на Уилла. Хочу убедиться, что не перехожу границы. Но он откидывается на спинку кресла. «Я ненавижу быть первым». Вот о чем говорит мне его поза. Это мне нужно наверстывать. – Вы можете вкратце изложить для меня события той ночи, когда исчезла Кэмерон?
Трой выглядит измотанным, но соглашается.
– Хотел бы я быть здесь, но я работаю в Лос‑Анджелесе и всю ту неделю провел в нашем доме в Малибу.
– Как здесь обычно проходят будние вечера?
– Ужин, домашние дела… Ничего особенного. Я разговаривал с Эмили чуть раньше десяти. Кэмерон находилась в своей комнате. Все было отлично.
– А следующее утро? Что случилось тогда?
– Когда Кэмерон не вышла к завтраку, Эмили заглянула к ней и позвонила мне. Я сказал ей связаться с полицией, потом вылетел сюда.
– Ваша дочь в последнее время выглядела расстроенной?
Трой мотает головой.
– Кэмерон всегда тихая. Она интроверт, больше похожа на Эмили, чем на меня. Но я бы не сказал, что она была расстроена.
– Насколько я понимаю, у нее хорошие оценки и она любит читать. Не особенно популярна, никаких спортивных достижений. Вам никогда не казалось, что в ее застенчивости или отстраненности кроется что‑то еще?
– Что вы имеете в виду?
Я смотрю в его дымчато‑серые глаза.
– Некоторые дети уходят в себя, но на самом деле они втайне выражают свои эмоции. Повреждают себя или принимают наркотики. Вступают в рискованные сексуальные связи.
– Нет. – Он морщится. Едва заметно, но я замечаю. – Ничего подобного. Она хорошая девочка.
– Мистер Кёртис, я не предполагаю, что ваша дочь плохой человек или что она делает нечто плохое.
– Подростков бывает трудно понять, – подключается Уилл.
– Иногда им нелегко, но никто об этом не знает, – добавляю я. – Они хорошо прячут свои чувства.
– Я бываю рядом с ней меньше, чем привык, – говорит Трой, – но Эмили наверняка бы заметила, если б что‑то было неладно.
Я меняю курс:
– Расскажите мне немного об удочерении.
– Мы пользовались услугами агентства в Сакраменто. «Католический семейный приют». Я полагаю, они до сих пор существуют.
Я записываю название в блокноте, который прихватила с собой.
– Удочерение было открытым или анонимным?
– Анонимным. А почему вы спрашиваете?
– Просто думаю вслух. Дело не всегда в этом, но некоторые дети не могут справиться с болью от отказа. От того, что их бросила первая семья. Такая боль ведет к определенным типам поведения и рискам.
– Я уже сказал: ничего подобного.
