Короли преступного мира
Попасть к Маме в такую обитель трудновато, а простому смертному просто невозможно. Но Столыпин на то и юрист, чтобы знать ходы и выходы. В этом тюремном мире есть и свои отмычки, которые известны лишь тем, кому это положено по должности.
Столыпин же надеялся попасть к Маме в камеру, потому и появился в Лефортово не как юрист, а как журналист, оформленный солидной газетой, к тому же подключены были сверху нужные люди, без которых, как известно, в жизни не обойтись. Администрация СИЗО была заранее предупреждена, и майор, встретивший Столыпина, уверенно провел его к камере Мамы.
– Вот, – отрекомендовал майор. – С разрешения начальства. Журналист…
Мама удивленно и глуповато взглянула на Столыпина.
Столыпин молча обвел глазами камеру: вешалка, столик‑тумбочка, полки. Собственный умывальник, санузел и постель, покрытая чистым бельем.
– Что же ты раскисла‑то, – деланно улыбнулся Игорь Александрович – посадили бы в общую, где впихнуто десятка два уголовников, где грязь, вонь и мат… А здесь‑то еще жить можно!
– Значит, корреспондент… Читала раньше эту газету. Ничего, хорошая газета. Любила она, как помню, писать про шпионов, растратчиков всяких…
– Нервы сдали? – спокойно продолжал Столыпин.
– От нервов здесь лекарства дефицитные. В наших простых аптеках их сроду не бывало. Так что успокоительные капли, как медовые пряники.
– Я, Сомов, мы все жалеем, что так случилось, – вкрадчиво, мягко сказал Игорь Александрович.
– Чего волноваться. Было, значит, такое указание. А раз было указание, вот и арестовали, – норовисто усмехнулась Мама. – Уж кто‑то постарался.
Мама повела густыми бровями и широкооткрытыми бесцветными глазами вперлась в Столыпина.
– Как там Валерий Петрович, не болеет, все в банях парится? Он ведь любитель парной жизни.
Игорь Александрович делал вид, что не замечает иронии, которая звучала в устах Мамы. А Мама, нахохлившись, шаркая по полу домашними шлепанцами, грубовато сказала:
– Что, Сомов послал уговаривать?
– Зачем же ты так? Мы же надежные друзья.
Мама психанула.
– Как я устала от надежных друзей!
И тихо, вздрагивая всем телом, добавила:
– И от этой жизни. Пора с ней сводить счеты.
Столыпин с каким‑то шевельнувшимся состраданием и даже со странной жалостью смотрел на эту еще вчера деловую и сильную даму, которую многие боялись и уважали, а тут вдруг так до обидного оплывшую. В байковом халатике, запахнув его в сердцах, она была похожа на рано постаревшую женщину – в ее‑то годы!
Столыпин понимал, что надо брать быка за рога. И сразу пошел ва‑банк:
– Мне очерка для газеты не писать. Сомов о тебе беспокоится, и не зря. Хватит киснуть и пребывать в расстроенных чувствах. Не девочка! Тебе надо продержаться, пока можно что‑то сделать. Я пришел не только это сказать. Будешь умно отпираться, крутить‑вертеть, то скажу тебе как юрист – они останутся с носом! Ты же не одна…
– Да пошли вы все к черту!
Игорь Александрович неожиданно улыбнулся: «Кто это придумал, что она с мужским характером?.. Ум‑то каверзный, бабий, истеричка! Как только такие попадают на высокие посты».
Не слушая Маму, он начал ей объяснять психологические детали: как можно запутать следователя, «взять его на понт» или отказаться от показаний…
Мама слушала рассеянно, с глуповатым выражением лица.
Столыпин знал, что Лефортово способно на многое: здесь психологическое давление особое, не то что в других тюрьмах – грубое и пущенное на самотек… Здесь, как говорится, все по науке, потому и боялся Игорь Александрович за Маму: не сломилась ли она? Если сломилась, то все пойдет насмарку – следователи свое дело знают и хорошо чувствуют ту грань, когда подследственный теряет власть над собой…
И Столыпин неожиданно для себя вспомнил, как однажды он увидел Маму на одном представительном банкете: настоящая примадонна. Она была шикарно одета, сверкающая и ошеломляющая всех своим нарядом.
Надавав еще кучу юридических советов и тонкостей, которые необходимо знать в столь щекотливом деле, Столыпин попрощался с Мамой, тем более время закончилось и в камере появился знакомый майор.
Мама стояла посреди камеры в своем байковом халатике, с растрепанными волосами, побледневшая, но спокойная.
Когда позвонил Столыпин, Сомов смотрел по телевизору футбол.
– Ну и что? – поинтересовался с деланной прохладцей.
Столыпин задержал дыхание, как бы еще раз продумывая то, что он должен был сказать.
– Собственно, я этого и ожидал, – медленно, волнуясь, сказал Столыпин. – Народ там тертый. Боюсь, они сумели ее сломать.
– Не может быть!
– Как я хотел бы верить в обратное. Но увы, я сам видел ее, воочию.
19
Мазоня эти дни был словно в ударе. Его активности можно было позавидовать. Он носился по городу в своей «тойоте», наводя на своих и чужих вассалов страх: уголовный бизнес признал Мазоню, и он за короткое время сумел провернуть многое. Первое, что он сделал, это подмял под себя бачков соседнего района.
Соседний район, давно славившийся в городе прежде всего кидалами и железняками (торговцами запчастей к машинам), привлек Мазоню сразу же после разборки с бачками и установления с ними мира. Мазоня не дурак и легко сообразил, какой лакомый кусочек можно отхватить, если умело расставить свои силы. Однажды в ресторане «Русь», все в том же, с бордовыми бархатными занавесками, кабинете просидели всю ночь, обсуждая и планируя, как это сделать половчее, чтобы бачки поняли наконец, что примкнуть к всемогущему Мазоне выгоднее, чем платить ему унизительную и беспощадную дань. Якуб, Федор Скирда и Мишка Кошель, достаточно выпив и добротно закусив, собственно, и не спорили с Мазоней. Часть боевиков решили перекупить или перевербовать, а тех, кто не согласен – поставить в жесткие условия на выживание. Верхушку блатарей запугать, а если они не вольются в их синдикат, то просто по‑собачьи убрать – иного выхода Мазоня не видел.
Тут же была разработана диспозиция и распределены роли. Мазоня считал, что этим лучше всего заняться Якубу и Федору Скирде – «у них мозги шибко верткие».
