Лексикон света и тьмы

Из дверного косяка торчит гвоздь без шляпки. Ты приставляешь к нему подушечку большого пальца, и надавливаешь, и закрываешь глаза.

– Алло? – произносит голос с нетерпеливым раздражением. – Вы здесь?

– Да, здесь, – отвечаешь ты, отнимаешь палец от железки и упираешься взглядом в белую точку, где из плоти выступила капля крови. Ты видишь, что покупательница у вешалки с платьями напряглась и застыла на месте, но снова начинает перебирать их, как только ты поворачиваешься к ней.

– Коллеги говорят, что я беру на себя слишком большой риск, – сообщает голос в трубке, потом щёлкает зажигалка, человек на том конце провода затягивается сигаретой и продолжает: – Что надо просто послать за вами машину и прямо сейчас доставить вас сюда, а то не ровён час вы сбежите, прихватив сыновей, от евреев всего можно ожидать, – мужчина делает ударение на слове «евреи» и произносит тихо, почти доверительно: – Но я‑то знаю, что супруга ваша, Мария Комиссар, лежит в больнице. Она, кажется, поскользнулась на льду?

– Да… Несколько дней назад она упала и сломала кость в бедре, – отвечаешь ты, не в силах вспомнить, как это называется по‑немецки, вряд ли ты вообще знал такое слово. Но неважно, он и без того тебя понимает.

Угораздило её в такой гололёд пойти на каблуках, думаешь ты. Вот же вечная её беспечность, плюс непременное желание выглядеть элегантно, плюс скверная манера никого не слушать. В ответ на любые попытки намекнуть ей, что надо бы вести себя поосторожнее, например перестать писать в газетах про политику или хотя бы не устраивать дома диспутов на эти темы, Мария только фыркает. Потом у неё мрачнеют глаза, и она всем своим видом даёт понять, что сама разберётся, как ей поступать.

Вот и разобралась, думаешь ты, по‑прежнему стоя за прилавком с трубкой в руке, вон чем теперь дело кончилось. Покупательница улыбается тебе и выходит. Звякает дверной колокольчик.

– Да, перелом шейки бедра, – откликается человек без лица на том конце провода, подсказывая нужное тебе слово. – Короче, мы рассчитываем, что ни вы, ни ваши сыновья не сбежите, иначе нам придётся заняться ею.

Заняться ею. Ты медленно киваешь, хотя собеседник этого не увидит, и говоришь – да, мы не сбежим.

– Хорошо, господин Комиссар. Тогда приходите сюда к двум часам. Вы ведь знаете, куда идти?

– «Миссионерский отель». Я его знаю.

– Приходите. Прощайте.

И щелчок, он положил трубку. А ты стоишь за прилавком, мысли мечутся в голове, как стая вспугнутых птиц, сорвавшихся с дерева, потому что – делать‑то теперь что? Смотришь на часы. До двух ещё несколько долгих часов. За это время точно сбежать можно, думаешь ты, и на секунду даже погружаешься в расчёты, как, сгорбившись, прошмыгнуть в подсобку, а оттуда незаметно выйти через склад. Раствориться в узких улочках и бежать, бежать сломя голову, не останавливаясь, не обращая внимания на кровавый вкус во рту, на взгляды прохожих, на ноги, измученные подъёмом в гору. Ты мог бы добежать до леса, скрыться в нём и добраться до Швеции, где преспокойно живёт ваша дочка, Лиллемур. План вполне реальный, думаешь ты, но тут же одёргиваешь себя. А как же Мария? И мальчики ваши, Гершон и Якоб? Я сбегу, займутся ими, думаешь ты, закрывая книгу заказов, потому что если Якоба ещё есть шанс предупредить через одного знакомого в университете, то Гершона уж точно никак. Он со студенческой компанией уехал в горы, на лыжах походить. И что же, он возвращается, а его у общежития караулят гестаповцы? И что они сделают с Марией?

Неужели слухи, которые с недавнего времени ходят в магазинах, синагоге и на застольях, правда? Якобы евреев высылают в лагеря за границей? Или всё же это россказни, преувеличение, фантазии, как те чудовища, которыми в детстве была заселена для тебя темнота?

Ты звонишь продавщице на подмене и спрашиваешь, может ли она выйти на работу. Рассказываешь о вызове на допрос и выясняешь, сумеет ли она в крайнем случае подменить тебя на несколько дней. Затем звонишь Якобу, рассказываешь, что происходит, и просишь его связаться с Гершоном. Якоб начинает заикаться, с ним такое бывает от волнения, и ты пытаешься его успокоить, мол, ничего страшного, всё будет хорошо, к Марии в больницу ты сам успеешь забежать по дороге. И кладёшь трубку. Почти сразу появляется вызванная тобой продавщица, у неё на лице скорбь, почти страдание, теперь ты успокаиваешь и её тоже, говоря, что ничего страшного не происходит. Наконец ты надеваешь пальто, прощаешься и уходишь, тебе ещё надо в больницу.

О чём они хотят поговорить? Возможно, какая‑то глупая кляуза, провинность, за которую не сажают, думаешь ты, поднимаясь в горку. Ступаешь, выбирая присыпанные песком места, цепко держишься за перила, чтобы не поскользнуться на ледяных, похожих на осклизлых медуз наростах на каменных ступенях.

Возможно, что и не страшно вовсе. Ну что такого ты мог сделать? Ничего. Вероятно, канцелярская формальность, скорее всего, перепись евреев… В худшем случае будут докапываться до брата Марии, думаешь ты, уже огибая угол больничного здания.

Спустя несколько часов тебя допрашивают в «Миссионерском отеле».

Вокруг снуют молодые люди в форме.

Рой солдат переговаривается, курит, распоряжается. Мужчина за столом перед тобой постукивает ручкой по раскрытым документам и смотрит на тебя холодным тяжёлым взглядом.

– Слышал, вы родом из России? Правда?

– Да.

– И знаете пять или шесть языков?

– Да… – отвечаешь ты растерянно, не понимая, куда он клонит.

– Как‑то странно… У вас инженерное образование, учились вы в Европе, в разных странах, вон, Англия, Германия, Белоруссия. А теперь держите на пару с женой лавчонку дамской одежды.

– Всё так, я… – начинаешь ты, но он тут же перебивает.

– И вы еврей, – говорит он и откидывается на спинку стула. – С Давидом Вольфсоном в каких отношениях состоите?

– Он брат моей жены, – говоришь ты, ага, из‑за Давида, значит, – но дальше вдруг неожиданный вопрос.

– Вы в курсе, что слушать Би‑би‑си противозаконно?

– Да, – киваешь ты и чувствуешь, что сцепил пальцы.

– И что запрещено распространять новости из Лондона?

Ты киваешь.

– И что вы обязаны сообщить, если вам станет известно, что кто‑то их слушает?

«Как они об этом узнают?» – думаешь ты, судорожно перебирая в памяти места, где обсуждали последние новости из Лондона, но никак не можешь вспомнить, где что было, да и непонятно, кто бы мог донести.

– У нас есть доказательства, что эти новости обсуждались в некоем кафе, в «Кофейне».

Вот и ответ. Конечно. «Кофейня».

– Нам известно, что вы часто бываете в порту. Зачем? Что вы там делаете?

– Получаю товар, – отвечаешь ты. Кто‑то ходил за тобой по пятам. Подслушивал твои разговоры, и в «Кофейне» тоже. Человек, понимающий по‑норвежски. Но кто?

– Побудете тут, пока мы разбираемся в этом деле, – говорит мужчина за столом и машет рукой, отходи, мол, одновременно кидая взгляд на солдата у дверей.