Лес простреленных касок
Майор Глазунов провел бессонную ночь. Только что из‑за кордона вернулся его человек, житель приграничной деревушки Мацей Шалюта. Местный бондарь и бывалый контрабандист, он ходил на ту сторону не первый год, таскал на обмен сахар и гречку, а обратно приносил польскую «жубровку»[1], шоколад, ароматное мыло, женское белье… Чего только не уносил, чего только не приносил, пока однажды его не задержали советские пограничники и не посадили под стражу. Вот тут‑то и свел с ним полезное знакомство начальник разведки 85‐й дивизии. Мацей сразу же согласился на сотрудничество и, похоже, облегчил душу, поделившись накопившимися сведениями о немецком присутствии на западном берегу Немана. В свои сорок лет он был, что называется, лось – и по комплекции, и по проходимости, и по осторожности. От его маленьких глаз, прикрытых густыми седеющими бровями, не укрылись ни позиции дальнобойных орудий, ни палатки лесных лагерей, в которых жили солдаты вермахта, ожидая скорых больших перемен, ни колонны грузовиков, шедших только в одну сторону – к границе, к Лику и Сувалкам.
– Герман рыхтуецца да вайны, – заключал он. – Будзьце пільныя!
– Да мы и сами это понимаем. Нам точные сведения нужны, где у них танки стоят…
– Танков я пакуль не бачил. Напэвна не прыйшлі яшчэ. Можа, пазней будуць.
Сегодня, этой ночью, пришли, наконец, и танки. Шалюта насчитал штук двадцать, они съезжали с аппарелей на станции Сувалки и укрывались в перелеске недалеко от Августовского шоссе.
– Что за танки?
– Ды ктой ж іх разбярэ? Жалезные…
– С пушками или с пулеметами?
– Не, куляметов не бачил. С гарматами. С пушками, пушками…
Глазунов показал ему картинку в справочнике.
– Такой?
– Вось таки! Башня аккурат по углам подрублена, и пушечка вбок сдвинута.
– Т‑II, значит…
– Дык вам из погреба виднее, чем нам з гарышча.
– Что такое гарышча?
– Чардак по‑вашему.
– Спасибо, буду знать.
Мацей довольно точно показал места сосредоточения танков, это сделало бы честь любому разведчику. Глазунов подарил мужику добрый пластунский нож, дал две сотенные бумажки и отправил с миром в родную хату. Не теряя ни минуты, написал обстоятельное донесение насчет прибытия немецких танков, указав их тип, что делало сводку весьма ценной.
Шалюта прошел кордон под утро, и беседа состоялась, когда уже хорошо рассвело. Майор завесил окно армейским одеялом и рухнул на железную койку, застеленную одним тюфяком, накрылся шинелью.
Снилась Монголия. Она снилась ему нередко, в этот раз во сне была юрта, пустыня, слегка вспученная на горизонте сопками, гимнастерка, выбеленная беспощадным солнцем, белые верблюжьи кости, разбросанные орлами‑курганниками, и старец, издали похожий на Будду, а вблизи – на художника Рериха. И Глазунов понимает, что Рерих – это его коллега‑разведчик, а может быть, даже и его агент, который, как Мацей Шалюта, вернулся из другой страны, только восточной, то ли с Гималаев, то ли с Тибета, и хочет сообщить ему великую тайну Востока. Вот он силится что‑то сказать, однако после первых же слов исчезает, обращаясь в зыбкое марево. Но очень важно вспомнить те первые слова, которые он успел сказать. В них вся соль, вся суть…
Глазунов просыпается, пытается оживить сон. Во сне иногда совершаются открытия, и настоящий разведчик никогда не станет пренебрегать информацией из подсознания. Он достал из полевой сумки карманный томик стихов Басё. Раскрыл его наугад – может быть, он подскажет?
Листья плюща…
Отчего их дымный пурпур
О былом говорит?
Не об этом ли говорил ему Рерих? Или об этом?
Ни луны, ни цветов.
А он и не ждет их. Он пьет,
Одинокий, вино.
Нет, не вспомнить… Майор посмотрел на часы – пора возвращаться в Гродно. И пить свое вино.
В Гродно его ждал сюрприз. Помощник‑оператор положил перед ним местную газету, в разделе объявлений был напечатан условный текст для заброшенных из‑за кордона диверсионных групп: «Ветеринарный врач приобретет копытный нож, обсечки для копыт, щипцы для кастрации, юхотные ножи». Всё это означало «начать действовать по‑боевому». Тайну этого условного сигнала открыл Глазунову самый ценный его закордонный агент из Сувалок – Самусь.
Глава четвертая
Карбышев: «пехоту надо осаперить»
Куда отдвинем строй твердынь? За Буг?..
Александр Пушкин
В ту командировку, в Гродно и Белосток, генерал‑лейтенант инженерных войск Дмитрий Михайлович Карбышев собирался с тягостным чувством, будто уезжал на очередную свою войну. Войн в его жизни хватало – и Русско‑японская, и Германская, и Гражданская, и Финская… Теперь вот дамокловым мечом нависала война с Германией, и в неотвратимости ее не было сомнений. Печалило то, что он давно израсходовал запас счастливых случайностей на предыдущих войнах. Господь его столько раз миловал, спасая от верной смерти, что очередное испытание судьбы наверняка провалится, ибо ресурс везения полностью исчерпан.
Перед тем как взять чемодан, он долго стоял перед образом Николая Чудотворца и, как с давних, юнкерских еще, времен, молил его о заступничестве в дальней дороге: «Спутешествуй мне, святый отче, из града Москвы в град Гродно и не оставь мя без призора и помощи твоей на всем протяжении пути моего, яко благ и человеколюбец».
[1] Зубровка – водка, настоянная на ароматических травах Беловежской Пущи.
