Лес простреленных касок

Эти места полны особой исторической сакральности. Здесь разыгралась одна из самых жестоких трагедий минувшей войны: десятки тысяч красноармейцев, выходивших из Белостокского котла, попытались прорвать немецкий заслон, который преградил выход под Слонимом. В Берлине были уверены: измученные стокилометровым переходом бойцы, потерявшие полковых и дивизионных командиров, без связи, с танками на пределах топлива и боезапаса, голодные, израненные, не смогут вырваться. А они вырвались! И так вырвались, что потом из Берлина приезжала в Слоним комиссия выяснять, почему вермахт понес такие потери. Военные врачи немецких войск установили: некоторым солдатам буквально перегрызли горло. Вот с такой яростью прорывались здесь окруженцы. Увы, не многим удалось выйти к своим. Те, кому не повезло, все еще лежат в том лесу…

Местные жители бывают здесь редко и неохотно: эти места окутаны дурной славой – лес мертвецов, лес убитых солдат… О похожем пели солдатскую песню герои романа Ремарка «Черный обелиск»:

 

Аргоннервальд, Аргонский лес,

ты на погосте нашем – крест:

так много доблестных солдат

в твоей земле холодной спят!

 

Мы входим в этот лес втроем: лесник Иван Жак, поисковик Дима Козлович и я, автор этих строк. Идем вдоль заросшей колеи – это старая Варшавка, дорога, которая с давнишних времен вела из Варшавы в Слоним, Новогрудок, Минск. Потом ее затмила новая трасса с твердым покрытием (ныне отлично асфальтированная). Именно по той новой дороге, единственной в округе, вынуждена была выходить из окружения 10‐я армия, именно ей суждено было стать в 41‐м дорогой смерти, именно с нее, обильно политой кровью, сворачивали на лесную, изрядно заросшую Варшавку автоколонны с войсками и беженцами, надеясь укрыться под сенью леса от бесконечных налетов «юнкерсов». Но сверху, из корзин поднятых в воздух аэростатов‑корректировщиков, хорошо было видно, куда сворачивали вереницы машин, их догоняли самолеты и тут же накрывали мощным бомбовым ковром. После такой обработки колонны замирали, чадно дымили горящие машины, из их кабин свешивались убитые шоферы, а из кузовов – окровавленные тела пассажиров. Живые уходили пешком на Ружанское шоссе, в обход захваченного Слонима. А разбитые колонны стояли… Стояли месяцами, пока немецкие тягачи не оттаскивали несчастные полуторки на станцию, чтобы отправить их в рейх на металлолом. А всё, что слетело с этих машин при бомбежке, упало по обочинам Варшавки, уже восемь десятков лет лежит в траве, подзоле, папоротниках, в заплывших воронках…

Поисковики всегда возвращались отсюда с богатым уловом: пули, гильзы, осколки, детали грузовиков, пулеметные диски, обрывки истлевших петлиц с командирскими кубарями, а то и шпалами старших офицеров. Не раз и не два находили в лесу обрывки женских сумочек, гребни, обломки детских игрушек… Но прежде всего поисковики отмечали места найденных костей, чтобы вернуться сюда с военными археологами и перезахоронить погибших людей как положено.

Те, кого заносило в этот страшный лес ночью, рассказывали про голубые огоньки, мерцавшие в зарослях папоротника, про смутные тени, мелькавшие среди стволов искалеченных деревьев. А один местный житель, решившийся пройти по Варшавке за полночь, и вовсе лишился дара речи: сильно заикаясь, он мог произнести только «в‑в‑в‑ва» и мычал с вытаращенными глазами…

…1 июля 1941 года немецкий офицер записал в дневнике: «Здесь наши танки опять поработали. Перед опустошениями на этой дороге бледнеет картина “Мертвый лес”. Трупный запах еле можно выдержать…»

Авиация и артиллерия долго обрабатывали лес, заполненный людьми в военной форме. До войны, вспоминают старожилы, он был густой и могучий, небо закрывал. Снаряды и бомбы выкосили сосновые боры. В некоторых местах было столько воронок, что осенью и по весне, когда их заливало водой, расплывалось озеро. После того как были разгромлены немецкие заслоны в Клепачах и Озернице, подразделения Красной армии подошли к лесу, сквозь который проходило шоссе на Слоним. Там их ждала прочная оборона главных сил 29‐й мотодивизии. В отчаянных и почти бесплодных попытках прорвать ее снова погибли множество красноармейцев и командиров, многие попали в плен.

Массовое истребление окруженных советских войск, учиненное под Слонимом, потрясло даже одного из его участников – офицера 29‐й моторизованной дивизии. Его дневник впоследствии попал вместе с автором в плен: «Гражданских мы также бьем всеми видами оружия, находящегося на вооружении германской армии. Жаль только, что не хватает веревок, чтобы вешать этих коварных», – пишет он о боях под Озерницей. Следом, в записи от 26 июня, оценка уже иная: «Но в этом лесу всё выглядит страшно. Лежат средства передвижения, расстрелянные и сожженные, оставленные на дороге и около нее при поспешном бегстве. На многих видны следы гусениц наших танков. Повсюду в хаотическом беспорядке разбросано оружие, снаряжение, обмундирование. Над всей этой картиной разрушений парит трупный запах. Во всех положениях раздавленные, сожженные, обугленные машины, дорога непроходима».

И наша дорога непроходима тоже, но по другой причине. Шагаем с лесником напролом, снимая с голов паутину и клещей, стряхивая муравьев и давя комаров – чащоба полна голодных насекомых, полна алчной летучей, ползучей, кусачей жизни. Мы – лесоходы, чащелазы, по‑другому не скажешь… Идем в посмертный дозор, рыскаем в своем добровольном патруле. Под ногами треск валежника, чваканье трясины. Порезал палец об острый зазубренный осколок снаряда – вот тебе и ранение… А тут еще над лесом стала собираться гроза с орудийным грохотом небесных разрядов, с огненными пиками вонзающихся в землю молний. Все ушли далеко вперед, а я один в лесу мертвецов… Ветер зашумел в кронах, и тут же заскрипели стволы старых дубов. Словно сам лес тщится что‑то сказать сквозь зубовный скрежет…

Коршун над полем кружит. Словно ожившая былина. «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» Поле и в самом деле усеяно костями и ржавым железом войны. Лежат они, «солдатушки, бравы ребятушки»… Одним словом – братушки. А то аист пролетит, вытянутый в полете, словно белая стрела… Догоняю своих.

Лес как лес – с грибами лисичками, земляникой, зайцами, бобрами, косулями… Но только шагни за обочину колеи, только вглядись в траву, в заросли папоротников – и увидишь то ржавое железо неразорвавшегося снаряда, то рваную маску противогаза, то диск танкового пулемета…

Металлоискатель Козловича пикает почти на каждом шагу. Лес звенел от осколков, пуль, гильз, а чуть поодаль шелестели по новенькому асфальту шины скоростных лимузинов. Там жизнь неслась по другому руслу…

«Чистильщики» Алехин, Таманцев, Блинов (герои «Момента истины») входят в лес, чтобы отыскать следы, оставленные диверсантами. Мы тоже ищем следы, но оставленные нашими бойцами горьким летом сорок первого. Открываю книгу: «Тропка была как тропка, заросшая травой, и я все время усиленно смотрел себе под ноги. Как и вчера, немецкая противопехотная мина с взрывателем нажимного или натяжного действия более всего волновала мой организм».

Поисковики предупредили нас об особой осторожности – в лесу оставались авиационные мины. Там немало еще не разорвавшихся мин, снарядов… Саперы после войны прочесали этот лес на скорую руку, а потом никогда сюда больше не возвращались. Мы обещали ничего не трогать, не поднимать, будем только фотографировать. Но и от этого отговаривали: немцы сбрасывали с самолетов противопехотные мины, они не потеряли своей убойной силы, наступишь, зацепишь, сдвинешь, а там ртутные взрыватели… Идти можно только со знающим проводником. С таким, как Иван Жак, уроженец здешних мест, бывший солдат белорусской армии.