Летиция, или На осколках памяти

А у Лиды как раз остались последние два. Остальные билеты она уже благополучно продала и наварила на этом не меньше десятки.

Не моргнув глазом, она назвала свою «коммерческую цену». Летчик достал из нагрудного кармана деньги и протянул их Лиде. Затем, взяв билеты, чуть прищурился и, с улыбкой глядя на Лиду, спросил:

– Ну, как, пойдем в кино? –

Лида присмотрелась к парню:

– Симпатичный, молодой. Военный, да к тому же летчик! – и она согласилась.

Это был первый случай, когда покупатель, купив у нее билеты, пригласил ее, а не свою девушку.

Парень протянул ей руку и представился:

– Дмитрий Ильин. Можно просто Дима. –

Лида в ответ протянула свою руку:

– Лидия Макарова. Можно просто Лида. –

– А теперь, когда я знаю твои имя и фамилию, не боишься ли ты, Лида, что я сейчас отведу тебя в милицию за спекуляцию? –

У Лидки по нервам пробежал холодок, но глядя на улыбающегося парня, отлегло:

– Не боюсь! Веди! –

– Ну, пошли. – летчик взял Лиду за руку и повел… ко входу в кинотеатр, где уже толпился народ.

Это было впервые, когда она с парнем пошла в кино. На свидания уже бегала, на танцульки, в компании или в парк тоже, да и в поцелуях с объятьями себе не отказывала, но, чтобы вот так, в качестве девушки пойти за руку в кино, да еще с летчиком, да с таким симпатичным! Об этом она только мечтала!

В этот вечер Дима покорил ее и своей щедростью. Он уже служил в летной части под Москвой и, естественно, получал оклад. В буфете купил пирожных, фруктовой воды и большую шоколадку «Люкс», которую положил перед девушкой. Наевшись от души пирожных и напившись фруктовой газировки, Лидка была на седьмом небе от счастья! Она, наконец, нашла! Вернее, он нашел ее! А если он совершит подвиг и его наградят орденом в Кремле?! Она выйдет за него замуж, уедет из своего барака в отдельную, благоустроенную квартиру! Однажды она была в такой и видела, как в них живут.

Тогда Лиду откомандировали из бухгалтерии съездить на дом в квартиру прославленного летчика, отвезти причитающуюся ему премию. Выдали деньги, бланк расходного ордера и она на машине министерства подъехала к знаменитому Дому на набережной. Ухоженный двор, дежурная в подъезде, лифт с зеркалом и бархатным сидением, все это привело девушку в благоговейный трепет. Дубовую дверь открыла домработница. Лида вошла в огромный зеркальный холл, далее ее проводили в кабинет хозяина квартиры. Она видела его фотографии в газетах. Это был мужчина уже за сорок, отмеченный за свои подвиги высокими правительственными наградами. Лида выдала деньги, он расписался, затем спросил:

– Вы любите шоколад? –

Лида больше всего на свете любила шоколад, но очень редко позволяла себе купить его. В силу своего скопидомства, проходя мимо киосков с мороженным или пирожными, они лишь сглатывала слюну, не желая потратить деньги, пусть даже на себя. А тут сам знаменитый летчик‑асс спросил. И Лида ответила:

– Люблю. –

Знаменитость открыл ящик огромного письменного стола, достал оттуда коробку шоколадных конфет, перевязанных ленточкой и протянул Лиде. Она взяла, поблагодарив. Домработница проводила ее к дверям, но по дороге Лида успела, проходя мимо открытой двери, посмотреть во внутрь. Обстановка огромной комнаты, которую можно было смело назвать залом, произвела на девушку неизгладимое впечатление. В ней все было как в фильмах о прошлом дворянстве: обитая бархатом мебель, ковры на натертом до блеска паркете, огромная люстра с хрустальными подвесками и масса фарфоровых статуэток повсюду. И картины на стенах.

– Да, живут же люди! – пронеслось в Лидкиной голове.

До этого ей удавалось бывать в зажиточной семье подружки Нины Кондрашовой. Поговаривали, что ее мать – директор магазина скупает у местных все, что, по ее мнению, чего‑то стоит: серебро, золотишко, редкие книги, картины. Все знали: если необходимо занять деньги или, упаси Боже, несчастье и они вдруг срочно понадобились, – надо идти к Химе. Что это было имя или фамилия, мало кто знал, но между собой мать Нины называли именно так – Хима или Химка.

Это была высокая дородная женщина лет за тридцать с ярко накрашенными губами и шестимесячной завивкой. Когда она улыбалась, то обнажала золотые коронки, что тогда считалось шиком. Зимой ходила в приталенном пальто из темного габардина на ватине со съемной горжеткой из чернобурки – это было писком моды послевоенных лет. Позволить себе такую, с лапками‑завязками и с лисьими коготками, могла далеко не каждая, а такой шикарной, как у Химы или Химы Георгиевны не было ни у кого в округе: цельная пластина внушительных размеров, полностью укрывала собой немалые плечи и грудь женщины, густой мех с серебристым отливом приковывал завистливые взгляды. Как‑то однажды, в темном переулке местный отморозок сорвал с Химы ее чернобурку, но его тут же нашли. Ссорится с уважаемой директоршей магазина не смел никто, обошлось, конечно, без милиции. Горжетку узнали и с извинениями вернули. И, несмотря на то, что у директорши она была далеко не последняя, (дома в шкафу висело еще несколько шуб от котиковой до беличьей), эту горжетку Хима любила и часто надевала ее поверх платьев и костюмов, которых у нее было немерено. Когда Хима Кондрашова выходила из дома вся в золоте и мехах, надушенная «Красной Москвой», все оборачивались ей в след, а постовой, невольно вытягивался и разве что честь не отдавал.

Дочка Нина разительно отличалась от матери во всем: мелкая, по‑рыбьи тощая, с тонкими косичками, она была полной ее противоположностью не только внешне, но и характером была также не в мать. Наивная, даже жалостливая, он была по сути настоящей простофилей. У нее можно было выпросить все, она могла заплакать, увидев нищенку на рынке. Дай ей волю она бы привела к себе и все бы раздала. Когда матери не было дома у Нинки собиралась куча подружек, которые без зазрения совести съедали все, что было на богатом, хлебосольном столе директорши. Приходя домой с работы мать удивлялась, как много Нина съедает. Глядя, на тощую, бледную дочь, вздыхала:

– Господи, и куда все девается! Вот, уж истинно – не в коня корм! –