Любовь и революция

Что правда, то правда. Вот только её фотокарточку он зачем‑то и после расставания продолжал носить с собой.

Доктор снял очки, чтобы протереть стёкла подолом футболки.

– Кроме брата ещё два человека серьёзно повлияли на моё становление, – продолжал Рикардо. – Это два Эрнесто: Гевара и Хемингуэй. Че для меня всегда был великим романтиком, повстанцем против всей мировой несправедливости. А Хемингуэй – правдивым мастером слова, который помог мне осознать своё призвание – писать о боли и надежде нашей земли…

Он говорил страстно и слегка заикался от волнения. Доктор молча слушал, пощипывая подбородок, густо заросший седой щетиной.

– Я ведь много чего перепробовал в жизни: поездил по Аргентине и Уругваю, сменил немало работ – был почтальоном, геодезистом, гидом, сотрудником газеты… Но это всё – только материал для главного. Я писатель и сюда приехал работать. Как и ты, доктор. Теперь понимаешь?

Рикардо остановился, глядя на собеседника.

– Понимаю, – лаконично ответил Серхио, продолжая что‑то сосредоточенно обдумывать.

– Уже полгода я собираю материал для романа. Для правдивого романа о партизанской борьбе в Колумбии. И всё, что мне нужно сейчас – это не аргентинское консульство в Боготе, а ручка или карандаш и тетрадь потолще. Надеюсь, здесь это можно раздобыть?

Будто не слыша его, доктор внезапно спросил:

– Ты веришь, что партизаны могут победить?

– Не знаю. – Рикардо не ожидал такого вопроса и немного растерялся. – Но они – единственная альтернатива тому, что сегодня называется «прогрессом», то есть зачистке целых стран под нужды большого бизнеса. Здесь мы расходимся с братом. Он убеждён, что нужно искать альтернативу. Так и говорит: «Партизаны – это тупик».

– Думаю, он прав, – спокойно произнёс доктор. Рикардо на секунду замер, глядя на собеседника. – Странно это слышать от партизанского врача, правда?

– Да, несколько неожиданно, – согласился Рикардо. – Конечно, не мне судить, но ведь есть пример Кубы…

– На Кубе партизанская война закончилась за два года, а в Колумбии она продолжается уже тридцать два и предъявляет свои условия. Например, рассказы о том, что партизаны захватывают и удерживают в плену гражданских, к сожалению, правда. Кстати, именно по этой причине Куба прекратила им свою помощь… Вот ты сказал про Че Гевару, а ведь это и мой кумир юности тоже. Почти двадцать пять лет я, как врач, иду по его стопам и вижу, что реалии затяжной гражданской войны слишком далеки от его идей о создании нового человека, потому что этика военного времени совсем другая. Этой земле нужен мир. Реальное самоуправление. И много учителей и врачей, преданных своему делу.

– И как ты это себе представляешь на практике? – поинтересовался Рикардо. – Правящий класс проникнется идеями гуманизма, откажется от посягательства на общинные земли и станет в ущерб себе готовить учителей и врачей для бедняков?

– Не проникнется, не откажется и не станет, – согласился доктор. – К счастью, это и не нужно. Новый мир необходимо начинать строить «снизу», теми силами, которые есть, и тогда со временем с ним придётся считаться.

– Не дадут, – уверенно возразил Рикардо.

– Не дадут, если смогут не дать, а это ещё неизвестно. Право народа на самооборону никто не отрицает, нельзя только превышать её пределы, играя, таким образом, на поле противника, то есть заведомо проигрывая.

Доктор Серхио взглянул на часы, которые носил на внутренней стороне запястья, и поднялся с места.

– Пора проведать раненую. Ручку и тетрадь я тебе дам, идём!

 

2

Остроносая моторка лежала днищем на прибрежной отмели. Худощавый улыбчивый парень, присев на крепкий борт, насвистывал какую‑то незамысловатую мелодию. Автомат с тяжёлым деревянным прикладом и длинным, слегка изогнутым рожком он поставил между колен.

– Привет! Я – Рикардо.

Рикардо аккуратно опустил в лодку фанерный ящик с медикаментами, сверху кинул полупустой армейский рюкзак. Присел рядом. Вчера он таскал от реки вёдра с водой, помогая дежурным по кухне, и теперь с непривычки болели мышцы.

– Привет! А я – Антонио.

– Не помешаю?

В ответ парень только фыркнул и расплылся в широкой улыбке, сверкнув большими белыми зубами. Обменялись рукопожатиями.

– Это «АК»? – Рикардо кивнул на оружие.

– Он самый, – охотно отозвался партизан. – Женщины у нас носят «Эм шестнадцать» – более лёгкие и меньше отдающие при стрельбе. «АК» достаются нам, мужикам.

– Я видел здесь и мужчин с «эмками».

– Это кому как повезёт. – Антонио добродушно засмеялся. – Конечно, оружие тяжёлое, но надёжное. Три года ношу, в реках с ним купался, в грязи валялся – ни разу меня не подводило.

– Три года?

– Три года в партизанах. До того ещё два был связным, с пятнадцати лет.

Рикардо помедлил, прежде чем задать следующий вопрос:

– А что тебя привело сюда?

Антонио провёл по губам фалангой согнутого указательного пальца – будто снял налёт празднословия – и только после этого ответил:

– Нищета и бесправие. Семья, в которой я вырос, была бедная. Я хотел учиться, но не мог, потому что должен был с детства работать…

– А теперь?

– Теперь всё по‑другому. – Он снова жизнерадостно сверкнул белозубой улыбкой. – Партизан не только может, но и должен учиться, должен читать – как иначе сражаться за справедливую жизнь?.. А вот и Карлос. Снимаемся!

Моторку столкнули с отмели. Второй партизан – тот, кого звали Карлос, – вооружившись шестом, занял место на носу лодки. Антонио перебрался на корму, поправил съехавшее набекрень кепи, затем резко потянул на себя заводной трос. Двигатель чихнул и заурчал, лодка сделала широкий разворот и полетела вниз по реке. Над водой промчалась стайка мелких пташек и, заложив пологую дугу, скрылась в береговых зарослях.

Они прошли до впадения в более крупную водную артерию и по ней повернули навстречу течению. Солнце поднялось и протаяло сквозь облака. Искрящиеся воды реки неслись навстречу, подмывая обрывистые берега, журча вдоль вытянутых каменистых отмелей.

– Антонио, мы не опрокинемся, если я пересяду сюда? – Рикардо похлопал ладонью по лодочному борту.