Мельница на Флоссе
Мистер Глегг перестал есть и взглянул на нее не то чтобы с особым интересом, а просто с тем спокойным привычным изумлением, с которым мы относимся к загадкам природы:
– Помилуйте, миссис Глегг, да чем же я провинился на этот раз?
– Чем, мистер Глегг, чем провинились? Мне вас жаль.
Не найдя уместного ответа, мистер Глегг снова принялся за кашу.
– Есть на свете мужья, – продолжала, немного помолчав, миссис Глегг, – которые знают, что не пристало мужу брать сторону чужих людей против своей жены. Возможно, я ошибаюсь, и вы меня поправите, но я всегда слышала, что долг мужа – стоять за свою жену, а не радоваться и торжествовать, когда посторонние ее оскорбляют.
– Интересно, что дало вам повод так говорить? – довольно горячо сказал мистер Глегг. Человек он был добрый, но не такой все‑таки кроткий, как ягненок. – Когда это я радовался и торжествовал?
– Есть вещи похуже, чем выложить все начистоту. По мне, лучше бы вы прямо в глаза сказали, что ни в грош меня не ставите, чем показывать, что все правы, а я не права, и приходить утром к завтраку, когда я и часу в эту ночь глаз не сомкнула, и глядеть на меня свысока, будто я грязь у вас под ногами.
– Свысока, на вас? – спросил мистер Глегг раздраженно‑ироническим тоном. – Вы ни дать ни взять как тот пьяный, который считает, что все, кроме него, хватили лишку.
– Не унижайте себя, обзывая меня непристойными словами, мистер Глегг! У вас при этом очень жалкий вид, хоть вам это и невдомек, – промолвила миссис Глегг с глубоким состраданием. – В вашем положении вам следовало бы служить для других примером и говорить более дельные вещи.
– Разумеется, да разве вы станете слушать дело? – колко отпарировал мистер Глегг. – Самое дельное, что я могу вам сказать, – это то, что говорил вчера: вы не правы, ежели потребуете назад свои деньги только потому, что слегка повздорили; куда лучше оставить все как есть, и я надеялся, что за ночь вы одумались. Но уж коли вам так приспичило взять их обратно, не спешите по крайности, не разжигайте еще сильнее вражду в семье и погодите, пока подвернется хороший заклад. А не то вам придется звать стряпчего, чтобы поместил куда‑нибудь ваши деньги, и тратам конца‑краю не будет.
Миссис Глегг почувствовала, что его слова не лишены резона, но вскинула голову и издала горлом какой‑то неопределенный звук, означавший, что ее молчание – не более чем перемирие, а никак не мир. И действительно, военные действия вскоре возобновились.
– Я был бы вам благодарен, ежели бы вы налили мне чашечку, миссис Глегг, – сказал мистер Глегг, видя, что она не собирается предложить ему чаю, как делала обычно, когда он кончал с кашей.
Вскинув голову, она подняла чайник и сказала:
– Рада слышать, что вы будете мне благодарны, мистер Глегг. Не очень‑то много благодарности я получаю на этом свете за то добро, что делаю людям, хотя в вашей семье, мистер Глегг, нет женщины, достойной стоять со мной рядом, и я повторила бы это даже на смертном одре. И меня нельзя упрекнуть, что я неучтива с вашей родней, они и сами этого не скажут, а они мне неровня, никто не заставит меня отказаться от этих слов.
– Вы бы лучше не трогали мою родню, пока не бросили ссориться со своей собственной, миссис Глегг, – с едким сарказмом заметил мистер Глегг. – Не откажите в любезности передать мне молочник.
– Это самая грязная ложь, какую мне довелось услышать за всю мою жизнь, мистер Глегг, – произнесла леди, наливая ему молоко с несвойственной ей щедростью, словно хотела сказать: «Если вам угодно молока, получайте с лишком». – Вы и сами знаете, что ложь. Я не из тех, кто ссорится со своими родными. Не в пример вам.
– Да? А как же вы назовете то, что было вчера, когда вы с таким шумом ушли от своей сестры?
– С сестрой я не ссорилась, мистер Глегг, – и как только у вас язык поворачивается так говорить? Мистер Талливер мне не кровная родня, и это он первый стал нападать на меня и выгнал меня из дома. Но вам, может, больше пришлось бы по душе, коли бы я осталась, чтоб меня оскорбляли, мистер Глегг; может, вы недовольны, что не удалось послушать, как вашу жену поносят и обливают грязью? Но, разрешите сказать, это вам не делает чести.
– Ну слыхано ли было, хоть весь приход обойди, что‑либо подобное? – воскликнул, разгорячившись, мистер Глегг. – Женщина живет как у Христа за пазухой, распоряжается своими деньгами по своей воле, будто это так и записано в брачном контракте, двуколка у нее заново обита и перетянута – а во сколько это встало? – и обеспечена после моей смерти, как и мечтать не могла, – и что же?! Накидывается и кусается, как бешеная собака! Уму непостижимо, как только Всевышний мог сотворить женщин такими! – Последние слова были произнесены со скорбным волнением. Мистер Глегг оттолкнул от себя чашку с чаем и обеими ладонями хлопнул по столу.
– Что ж, мистер Глегг, ежели вы так ко мне относитесь, хорошо, что я об этом узнала, – произнесла миссис Глегг, снимая салфетку и в превеликом возбуждении складывая ее. – Но ежели вы говорите, что я обеспечена, как и ожидать не могла, разрешите вам заметить, что я вправе была ожидать многого, чего и не увидела. А что до «бешеной собаки», – хорошо, коли всё графство не будет осуждать вас за ваше со мной обхождение, потому как я этого не могу стерпеть и не стерплю.
Здесь в голосе миссис Глегг послышались слезы, и, прервав свою речь, она изо всей силы дернула колокольчик.
– Долли, – поднимаясь с кресла, сказала она так, словно ее что‑то душило, – разведите наверху огонь и спустите шторы. Мистер Глегг, будьте любезны заказать, что вы желаете на обед. Я буду есть овсянку.
Миссис Глегг прошла через комнату к маленькому книжному шкафу и, сняв с полки томик Бэкстера[1] «Вечный покой святых», унесла его с собой наверх. Эту книгу она обычно клала перед собой в особых случаях – в дождливые воскресные утра, или когда умирал кто‑нибудь из родственников, или когда, как в данном случае, ее ссора с мистером Глеггом была на целую октаву выше обычного.
[1] Нравоучительная книга английского пуританского проповедника Ричарда Бэкстера (1615–1691).
