Меня убил Лель. Детектив
– В начале июня Соня отдыхала у бассейна. После Исландии никак не могла напиться солнцем и теплом. Достаточно много времени проводила с книгой у воды. Неожиданно я услышал её крик. Даже не крик, а хрипловатое какое‑то животное завывание. Выскочил из дома, Соня, вытаращив глаза, резко выбрасывала руки в сторону противоположного угла сада и хрипела. Я позвал отца. Мы едва смогли затащить её в дом. Она извивалась как змея, пыталась что‑то сказать, но кроме всхлипов и мата ничего разобрать не смогли. Вызвали «скорую». Врачи сделали ей успокоительный укол и едва утихомирили. Три дня Соня приходила в себя и только потом рассказала. Оказывается, она услышала шорох, идущий из дальнего заросшего угла сада. Подняла глаза и увидела направляющегося к ней Леля. Он был совершенно живой. Молодой и одет в ту же форму, как и в последний день его жизни. Он прошёл по противоположной кромке бассейна и убрался в другой диагональный угол усадьбы. Удаляясь, помахал ей ивовой веточкой, а затем бросил её в воду бассейна.
Мизгирёв вновь наполнил рюмку и, выпив её одним большим глотком, расслабленно опустил плечи, выдохнул:
– Ужас!
– Вы, Петр Владиславович, уверены, что Игнат Островский погиб? – недоумённо спросил Михаил и взглянул на Ольгу. Ольга изучающе, и совершенно бесстрастно разглядывала профессора.
– Я его хоронил. Видел в гробу. При мне тело опустили в землю и закопали. Его мать носила траур целый год. У его брата Славки появился в волосах белый клок. Он был на аэродроме и видел гибель брата. Этого мало?
– Веточка, о которой говорила Соня плавала в бассейне? – спросила Ольга.
– Нет! – выкрикнул Пётр и привалился к спинке кресла, растекаясь в нём, как жидкое тесто, – веточки не было. Но было другое…
– Что? – более заинтересованно спросила Ольга, – Другое что?
– У нас в усадьбе много площади засеянной газонной травой. Для хорошего газона требуется постоянный полив и отец соорудил автоматический жидкостный распылитель. Как только земля высыхала, вода включалась. Так вот, она включилась когда ЭТО шло к Соне. ЭТО никак не среагировало, но намокло…
– Так рассказывала Софья? – поспешила уточнить Ольга.
– Будет вам! – взъярился Мизгирёв, – Соня не была шизофреничкой и психопаткой тоже не была. Не надо ставить диагнозы. У ТОГО, что видела Соня промокли ноги и остались на бортике бассейна ЕГО следы. Их я видел уже своими глазами.
– А веточка? – ещё раз уточнила Ольга.
– То‑то и оно, веточки не было, а рябь на воде, куда она упала, была…
– Вы уточняли у обслуживающего персонала, может быть, кто‑то из них вытащил веточку? – настаивала Ольга.
– Конечно, потом выяснял, – подавляя гримасу раздражения, ответил профессор. – Сначала было не до этого. Все занимались Софьей. И, главное, чтобы её достать нужно было прыгнуть в бассейн. Призрак Леля бросил её в самую середину. Мокрых я среди обслуги не видел.
– Когда это произошло, ещё раз уточните, – попросил Михаил, вынимая из кармана блокнот и ручку.
– В начале июня, а через неделю мы нашли в комнате Сони под её подушкой красную бандану с серпом и молотом, ровно такую, какую носил Игнат. Она не новая, ношенная. Я её даже понюхал, Игнатовым одеколоном пахла – «Фаренгейтом». Такой древесно‑цветочно‑мускусный запах. Накануне гибели в институте, где мы вместе работали, Островского назначили начальником тематического направления, а меня его замом. Представляете, ему было всего двадцать шесть лет, совсем молодой, подающий надежды и такая непруха. Сейчас бы выдающимся учёным был с мировым именем. У меня не вышло – характера не хватило… – Мизгирёв неожиданно засветился глазами и подпрыгнув в кресле, выкрикнул, – зато у меня была Соня. Она мой приз, а Лель её профукал. Гимнасточку цирковую предпочёл, идиот! Они с Софьей вместе горы бы свернули. Ан, нет! Соня остановила свой выбор на мне! – профессор так же быстро, как и загорелся, потух и уже едва шевеля увядшими губами, проговорил, – Я ведь тогда хотел только пометить красным цветом, а вон как вышло…
– Что вы хотели пометить красным цветом? – не понял и переспросил Исайчев.
– А?! – встрепенулся Мизгирёв, – каким красным цветом? Ах, это… Не обращайте внимания, мои слова не имеют к делу никакого отношения… Так мысли вслух…
– Я могу поговорить с вашей прислугой? – поинтересовался Михаил.
– Если с той, что работала в то время, то нет. Соня всех, кроме Анны и Верочки уволила сразу. Она была коротка на расправу и так же, как и вы сейчас, решила, что это штучки прислуги. Веру, молодую девчонку, Соня встретила у ворот нашего дома. Она не поступила в институт и очень боялась возвращаться назад в свой посёлок. Мать пила. Девчонка тоненькая, как тростиночка, слезами захлёбывалась, не знала куда идти. Соня бездомных собак и кошек очень жалела, подбирала… А здесь человек… Жалостливая была. Верочку Соня «внедрёнышем» звала, очень трепетно относилась…
– А Анна? Она у вас на особом счету? – Ольга обернулась и краем глаза заметила, как мимо закрытой с туманными стёклами двери прошмыгнул кто‑то в белом переднике. – Вы не могли бы угостить нас кофе?
– Бога ради, простите! – всполошился профессор, – Не могу прийти в себя… – он протянул руку, взял со столика колокольчик, позвонил.
Когда девушка в белом переднике вошла, приказал:
– Вера, скажи на кухне, чтобы кофе приготовили, как любила хозяйка и пусть его принесёт Анна.
– Анна? – удивлённо переспросила девушка.
– Я что не на русском говорю? Пусть принесёт Анна! – цыкнул Мизгирёв, отчего девчонка спешно пошла на выход. Когда за Верой закрылась дверь, пояснил, – Анна не совсем прислуга, она больше компаньон Сони. Соня упросила её приехать сюда из Хвалыни, мы раньше дружили, учились в одном классе. После Исландии Соня остро чувствовала одиночество. Я на работе, отец не собеседник: пришлось вспомнить старые дружбы…
В дверь гостиной легонько постучали и, услышав разрешение войти, в проёме появилась женщина с подносом на вытянутых руках. На подносе в такт её шагов попискивали, касаясь друг друга чашки, чайник и цветастый фарфоровый кофейник. Выражение лица женщины было холодно и бесстрастно. Оно точно говорило о том, что на присутствующих, включая хозяина, ей наплевать.
– Анна! – укоризненно покачал головой профессор, – сделай лицо попроще. Ты же не сваи на стройке забиваешь…
Анна окинула тяжёлым взглядом присутствующих, отчего присутствующие поняли, что сваи на стройке ей забивать было бы приятнее.
– Открыточку сегодня принесли на ваше имя, – процедила она, едва расщепляя губы. Не глядя, сунула бумажный прямоугольник прямо в лицо профессора. Петр едва успел отслониться. На открытке была изображена Снегурочка. Запись на обороте гласила: «Пока удовлетворён! Ты живи дальше».
– Вот… Вот… А вы говорите! – Пётр протянул открытку Михаилу, Исайчев прочитал и передал её Ольге. – Разве можно вот так жить дальше. Это убивает.
Пётр вынул из кармана брюк белоснежный платок и, вытерев им сухие глаза, высморкался:
– Даже не стыдно сказать: я попросту боюсь…
Анна, недовольно передёрнула плечами, выпрямилась, слегка откинула голову назад, посмотрела на профессора сверху вниз, всем видом выказывая превосходство и, не дожидаясь разрешения хозяина, пошла на выход. Ольга едва успела крикнуть ей вслед:
