Мытарь

– А нету ли Мира Любви? ― спрашиваю.

– Нет. Миры ― места, где существа растут и меняются. Избавляются от глупостей, которые сами себе напридумали. Совершенных миров нет ― они не нужны, а мир, полный любви, и есть совершенный мир.

– Хорошо! Тогда я хочу посмотреть любые миры!

– Если я спрошу ― зачем? ― думаю, получу все тот же ответ «не знаю» или «просто хочу». Хорошо, будь по‑твоему. Впрочем, иначе и быть не может.

Несмотря на то, что последняя фраза также рождается в моих мыслях вместе со звуком Голоса, ― ее значения я не понимаю.

 

Глава 2

 

Вдруг вдалеке справа я вижу лодочную станцию или что‑то подобное. Она освещена газовыми фонарями, укрепленными на столбах. Я начинаю грести туда и на этот раз быстро доплываю. Выхожу на берег и понимаю, что теперь у меня есть не призрачное, а самое настоящее тело! О, как это здорово! Я снова есть!

Я мужчина. Одет в мятый серый костюм, который почему‑то совсем не мокрый. На ногах ― черные туфли, на голове ― серая шляпа. Но на берегу накрапывает дождик, и вот как раз от него одежда начинает постепенно намокать.

Как я хотел этого ― снова быть! И быть человеком! Я откуда‑то помню это чувство ― быть человеком! Я уже был им, а не всегда торчал в сарае или в черной реке. Надеюсь, этот мир, который передо мной, тот самый, из которого меня когда‑то забрали и заперли в сарае.

Вижу будку на краю станции. Иду к ней. В будке немолодой мужчина. Он спит. В растрепанной бороде застряла стружка моркови. Кепка сдвинута на затылок ― на нее, как на подушку, опирается сторож, откинувшись на спинку старого кресла.

Давно, очень давно я не видел живых существ. Не видел людей. Если, конечно, не считать галлюцинации с малышом. Я соскучился по лицам. Стою и рассматриваю старика, не решаясь его будить. Потом возвращаюсь к лодкам. Дождик, к счастью, окончился.

При свете луны и газовых фонарей могу разглядеть, что все лодки однотипны, лишь одна ― белоснежная ― смотрится новее и ярче других. Наклоняюсь к ближайшей и стучу по борту запястьем ― хочу понять, чувствую ли что‑нибудь. Чувствую сырость и шероховатость древесины, холода от промокшего рукава. И запах! Я чувствую запах! В нем смешан дух реки, рыбы, мокрых досок, сырости и свежести! Как я, оказывается, соскучился по запахам!

– Эй, ― кричит проснувшийся сторож, ― ты чего там обстукиваешь? Обстукивает он. Чужое поди, неча стучать.

– Извините, ― говорю, повернувшись. Сторож уже покинул будку и смотрит, уперев руки в бока. ― Просто хотелось понять, из чего сделана эта лодка.

– Ха, ― не улыбнувшись произносит смотритель, ― понятно, из чего ― из того же, что и у всех. Дерево просмоленное. У тебя что, из бумаги, что ли? Или, может, из камня?

– Уважаемый, ― обращаюсь я к сторожу, ― а где у вас тут какая‑нибудь гостиница? Мне бы попроще.

– Попроще всем надо, ― усмехается смотритель. ― Или тебе хотелось бы в гостиницу, как вон та лодка? ― Он указывает на белую. ― Есть такой постоялый двор. Но надеюсь, ты ― не самоубийца. Иллаванта ― закон для всех.

«Странное место. Видимо, в этом городе нельзя иметь ничего, что лучше, чем у других. Наверное, таких сразу грабят», ― думаю я.

– Меня устроит любая гостиница, постоялый двор, харчевня, ― говорю и сам удивляюсь тому, что мой лексикон становится все богаче.

Интересно, а на каком языке мы разговариваем? На каком языке говорил голос в черной реке? Если, конечно, я не разговаривал сам с собой. Помню, что языки бывают разные, но не помню, как называется мой.

– Войдешь в город, иди прямо, никуда не сворачивай, ― говорит сторож. ― Сначала будет усадьба Шквола. К нему как раз не советую. Шквол из касты симютников.

– Кто это ― симютники?

– Ты откуда свалился? ― искренне удивляется сторож. Потом внимательно смотрит на меня, на реку, и добавляет: ― Из Воздамора, что ли, приплыл? И без лодки? ― Он задумывается, не спуская с меня глаз. ― Это геройство.

– Что такое Воздамор, иллаванта? ― спрашиваю я. Нет смысла пытаться разыгрывать из себя местного.

– Или просто сумасшедший? ― глядя с опаской, рассуждает сторож вполголоса.

– Чем там платят? В гостинице?

– Понятно, чем ― деньгами. ― Судя по взгляду смотрителя, он все более убеждается, что я болен на голову.

– Где их взять? ― помогаю я ему окончательно утвердиться в этой догадке.

Сторож пожимает плечами.

– Я дам тебе денег. Иллаванта, ― вдруг говорит он с состраданием в голосе.

– Да никакая я не иллаванта! ― начинаю я злиться. ― И не надо мне ваших денег. Скажите, где могу заработать? Может, у вас есть работа какая‑нибудь? Лодки покрасить, например?

– Уходи, пожалуйста. ― Он протягивает мне монету. ― На первое время тебе хватит.

Я удивленно пожимаю плечами, но монету беру. Благодарю, прощаюсь и по тропинке поднимаюсь к городу.

За кого он меня принял? За грабителя? Вряд ли. За какого‑нибудь чиновника, который пришел с проверкой? А монета ― чтобы откупиться? Не похоже. Зачем же тогда дал мне денег? И что за иллаванта, о которой он все время твердил?

Грязная улица, камнями вымощены только тротуары. По проезжей части двигаются телеги с лошадьми. Автомобилей ― я помню, что это такие безлошадные кареты ― не видно.

Дома в основном деревянные, каменных мало. Но усадьба Шквола как раз из камня. Дом симютника ― надеюсь, я когда‑нибудь узнаю значение этого слова ― отличается от соседних зданий. Он красного цвета, с ярким, вычурным фасадом, призывной табличкой: «Добро пожаловать в "Рай"». На приусадебном участке ухоженные дорожки, цветы, аккуратно постриженные кусты. Рай не рай, но выглядит пристойно, хотя и несколько вызывающе. Во дворе «Рая» тихо, не видно ни обслуги, ни гостей.

«Спят, наверное, постояльцы. Или по городу гуляют», ― думаю я.

Продолжаю подъем по улице, идущей вверх от реки. Вскоре вижу еще один постоялый двор. Дом невзрачный, на участке довольно грязно. Забор, табличка с надписью «Пестрая куропатка», даже лошади, привязанные у ворот амбара, ― и те выглядят третьесортно. Но судя по веселью и шуму, доносящемуся из окон, а также по количеству тех же лошадей и повозок, оставленных во дворе, понимаю, что эта гостиница популярнее, чем «Рай».

Захожу. Дверь скрипит. Сразу при входе ― небольшая трапезная, столов на шесть. Все они заняты. В помещении дымно, шумно, весело. Пахнет пивом и жареным мясом.

Ко мне подходит служащий. Его одежда не выглядит свежей, а туфли потерты и не чищены. Он молод, но уже с залысинами, хотя оставшиеся волосы блестят и тщательно причесаны. В памяти всплывают слова «коридорный» и «половой». По‑моему, так называются должности подобных трактирных работников.

– Здравствуйте, ― вежливо полукланяется прилизанный. ― Вы хотите поесть или снять комнату?