Назови меня по имени
…До станции Репино пригородный поезд идёт ровно сорок пять минут. Однажды вместо урока танцев маленькая Маша пришла на вокзал – и ей нужно было чётко рассчитать время поездки.
В кружок бальных танцев Маша ходила вместе со старшей сестрой, в среднюю группу.
Алька оказалась пластичной, с хорошим чувством ритма. Уже после первого года занятий Алька стала танцевать на всех школьных концертах.
Мальчики в кружке были нарасхват. Но Алле Фаина Теодоровна подобрала постоянного партнёра, Костю Герцика. Именно с Костей Алла выступала на районных и городским мероприятиях, занимала места на любительских конкурсах. Алла говорила, что Костя ей просто партнёр и ничего больше, но, когда техническая часть программы была полностью готова, на сцене и на репетициях Алла артистично кокетничала с ним, строила выразительные рожицы, очевидно, копируя их из фильмов и журналов.
Совсем иначе обстояло дело с Машей. На два года младше сестры, угловатая и лишённая природной плавности движений, в парных танцах она смотрелась нелепо, и Фаина Теодоровна включила её в состав небольшого ансамбля. Учительница придумала несколько авангардных номеров под музыку современных ВИА и ставила «Манечку Иртышову» в первый ряд – нельзя же было не уважить память её дедушки‑академика.
Однажды Маше всё это надоело, и она просто не пришла на урок к Фаине. Вместо того чтобы дойти до Гостиного Двора и сесть там на автобус до школы, Маша спустилась в метро, с одной пересадкой доехала до Финляндского вокзала и купила билет на электричку.
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Ланская!»
Ей тогда было тринадцать, выглядела она и того младше, но ни контролёры, ни соседи по вагону, никто не осмеливался подойти к девочке в светло‑серой кроличьей шубке, чтобы спросить, далеко ли этот ребёнок едет в полном одиночестве. Маша знала: при желании она может напустить на себя суровый вид, такой, что чужаки поостерегутся связываться с ней, дабы не портить себе настроение. Уверенные, резкие движения узеньких плеч, сощуренные недоверчивые глазки, глядящие исподлобья, плотно сжатые губы. Добротная одежда служила ей чем‑то вроде доспехов; Маша абсолютно верно считывала взгляды случайных тёток и дядек: мало ли, кто родители этой девчонки, думали они. Лучше её не трогать.
«Что за станция такая, Дибуны или Ямская?» Каждая остановка пригородной электрички ещё на шаг приближала Машу к заветной цели. Вагоны в этот час были набиты людьми только до Шувалово; чем дальше от Ленинграда, тем меньше пассажиров входило и выходило, а значит, тем меньше глаз могли увидеть Машу, преступно сбежавшую с танцевального занятия.
Между населёнными пунктами Репино и Комарово находилась наследная дача профессора Иртышова – именно туда и сбегала Маша, пока её старшая сестра разучивала шаги квикстепа под руководством Фаины Теодоровны.
Дача была идеальным местом для побега. В первый раз ноги сами принесли сюда Машу. Девочка подошла к пригородной кассе и купила билет, пальцы её были холодными, а под ложечкой зыбко и сладко ныло. Уже с билетом в кармане Маша ещё десять долгих минут брела по вокзалу и боязливо прикидывала, ехать ей или нет.
Внезапно перед её глазами возникла распахнутая дверь вагона, и Маша, словно ныряльщик перед прыжком, зажмурилась и глубоко вдохнула сырой воздух, пропитанный креозотом. И шагнула внутрь. Потом открыла глаза и осмотрелась. Увидела перед собой ещё одну дверь, ведущую из тамбура в вагон. Эту преграду она преодолела уже без труда.
Девочка выбрала место возле окна, села и поставила на колени сумку с танцевальной одеждой. А потом мёртвой хваткой вцепилась в деревянное сиденье, чтобы вдруг не вскочить на ноги и не убежать. Но испуг быстро прошёл; теперь в Машином животе застрекотал кузнечик. Он перебирал упругими лапками, касаясь сердца, нервов, кровеносных сосудов, самых тайных и стыдных мест, – и по телу неожиданным теплом разлилось неведомое прежде упоение и успокоение. Теперь внутри пульсировала новая, восхитительная сила, которую Маша приняла за счастье.
Это был её первый бунт. Он оказался сладким. Уже ради одного этого чувства стоило два года страдать, тянуть носок, считать шаги и придерживать за талию полную девочку из седьмого класса, с которой они попеременно разучивали партию партнёра. Стоило мучиться и тайно признаваться себе в том, что мучаешься. Беда была не в том, что Маша не умела танцевать. Нет, она как раз прекрасно умела, правда, не танцевать, а кое‑что другое.
Когда Фаина Теодоровна ставила её в пару с каким‑нибудь мальчиком, Маша теряла голову и впадала в панику. Дети в танцевальном классе были окружены перекрёстными взглядами друг друга и зеркалами; каждый оценивающе взирал на соседа и подмечал мельчайшие штрихи своих и чужих движений. Фаина Теодоровна специально учила юных танцоров и наблюдать за другими, и смотреть на себя со стороны, невольно создавая для Маши условия, близкие к катастрофе. Кто угодно мог разгадать Машину тайну, а разгадав – предать девочку осмеянию и позору.
Маша до ужаса, до обморока боялась прикосновений. Кто‑то хитро встроил подлый рефлекс в Машино естество. Проявлялся он почти всегда одинаково: девочка теряла способность говорить и заливалась краской. Грудную клетку стягивало, не хватало воздуха. Когда партнёр пытался её вести, Маша стояла столбом или резко обрывала фигуру. Ничего не объясняя, выбегала из зала.
В раздевалке дыхание постепенно выравнивалось. Хорошо, что Фаина Теодоровна разрешала девочкам без объяснений покидать комнату. Больше всего Маша боялась нечаянно засопеть своему партнёру в ухо. Или во время простого парного движения горячо и неожиданно вспотеть.
Она боялась не только бальных танцев, но и спортивных игр, и даже некоторых физкультурных упражнений, например прыжков через коня или лазания по канату. Маша не могла никому рассказать о том, что с ней происходит, – ни матери, ни тем более Альке. Альке – это совершенно точно – она не призналась бы даже за все блага мира. Судя по той лёгкости, с которой сестра кокетничала со сверстниками и даже с ровесниками отца, Алька никогда не сталкивалась с чем‑то подобным. Похоже, старшая сестра только выглядела взрослой.
Дача Иртышовых стояла на улице, перпендикулярной железнодорожному полотну. По обе стороны проезда возвышались двух‑ и трёхэтажные дома, огороженные высокими заборами. Прямо напротив калитки дорога шла вниз, переходя в крутой спуск, который получился в результате сдвига литориновой плиты – тектонической основы древнего моря.
В доме было два этажа. На второй этаж вела лестница с перилами и тремя лестничными пролётами. Мансарду венчала остеклённая башенка с ромбовидной крышей, прозрачная, как хрустальная рюмка.
На западную половину сада выходила эркерная терраса с наборными оконцами, украшенными цветными стёклышками – синими, оранжевыми и красными. Стёклышки складывались в витражные рисунки, напоминающие листья или бутоны. Крыльцо всегда красили эмульсией с терракотовым оттенком – когда Маша была маленькой, отец подновлял его собственноручно.
Во дворе, заросшем клёнами, сиренью и яблонями, стояла шестиугольная беседка с деревянным навесом и рядом с ней – дровница. Неподалёку, в сарайчике, хранился инвентарь – грабли, лопаты, тяпки.
