Небесная иерархия. Книга первая. Анархист

Её родители уступили нам весь второй этаж из трех просторных комнат и веранды их небольшого старого каменного дома, который располагался на огромнейшем участке неподалёку от санатория «Москва». Мы поздно вставали. Чем‑то занимались дома: то я помогал тестю, который решил привести в порядок постройку во дворе, то ковырялся в огороде, то мастерил что‑либо из мебельных щитов, которые были привезены тестем с мебельной фабрики, где он работал автомехаником.

– Вот, если бы ты мог делать мебель. Прибыльное дело, сказал как‑то тесть.

– Ну, для сложных вещей нужно мастерство и опыт, а что‑нибудь простое, например, тумбочку для белья, без проблем.

– Если сделаешь качественно, я смогу её продать, – не отставал он.

Через пару дней я закончил собирать первую. Ему понравилось, как я её сделал, и уже на следующий день она была продана.

– Видишь, какое прибыльное дело. Почти половина твоей зарплаты. Сделай ещё штуки три. Уже клиенты есть.

Он привез полированные щиты, и я выполнил его просьбу.

– Может, ты пойдёшь работать на мебельную фабрику? Через некоторое время научишься делать сложную мебель, – предложил он. – Это надёжнее, чем твоя музыка.

– Надо подумать, – уклонился я от прямого ответа.

Мне не очень хотелось идти работать на фабрику. Но не хотелось огорчать тестя. Поэтому я настроил мою жену Валентину, которая уговорила своего отца не приставать ко мне с этой идеей.

Работа музыкантом меня устраивала. После перехода в цирковой эстрадный оркестр, который состоял человек из двадцати, я открыл для себя новое ощущение, которое испытывает оркестровый музыкант. Репертуар постоянно менялся, партитура была сложной. Это сильно отличалось от маленьких ансамблей и духовых оркестров, в которых, в основном, приходилось мне играть. Может, исключением был диксиленд, в котором пришлось поиграть несколько месяцев.

Один из трубачей, который был немного старше меня, но имел солидный опыт работы в крупных российских оркестрах, указал мне на некоторые мои недостатки. Оказывается, что если «дышишь» животом, а это означало регулирование потока воздуха, вдуваемого в трубу брюшной мышцей, начинаешь меньше уставать и легче выдерживать стройность звучания, которое так необходимо для обеспечения качества звучания в коллективной игре. А еще нужно было поменять манеру атаки языком. При игре на трубе языком регулируется и акцентируется начало и конец звучания каждой ноты. И необходимо обратить на правильность акцента окончания звучания нот. Обычно, это не всегда выполняется музыкантами и приводит к небрежному звучанию оркестра. Я учел его замечания.

Вдруг, я услышал совершенно иное звучание своей трубы. Я понял, как должны звучать настоящие оркестры. К сожалению, оказалось, что по настоящему, вкусно звучат всего раз‑два и обчелся оркестров. Я был поглощен новым восприятием и как наркоман хотел испытать то чувство восприятия музыки, которое испытывает музыкант, не слушая музыку, а которое можно испытать, сидя в оркестре и участвуя в процессе рождения звуков, аккордов и последовательностей аккордов. Это особенно интересно, когда не упрощены сложные гармонические композиции авторов. Ты – не вне, ты – внутри звучащей музыки. Да, музыкант совершенно по‑другому воспринимает музыку, слушая её. И каждый, не приобщившийся к музыке, можно сказать, обворовывает себя, т.к. слушание музыки – это мироощущения через плоскость звуков. Но музыкант во время участия в рождении этой музыки, испытывает другие ощущения, которые мало сравнимы с ощущениями слушателя.

Дома все было мирно и спокойно. Её родители относились ко мне внимательно, хотя мы не так уж и часто с ними встречались из‑за разного режима работы. В их доме не любили принимать, почему‑то, гостей. Да и к нам никто не заходил, может, потому, что я постоянно занят вечерами. А может, потому, что Валентина была далека от музыки. Как говорится, ей медведь на ухо наступил. Она не пела и ни на чём не играла. Ей не интересно было в кампаниях с музыкантами. К тому же она не употребляла спиртное, а среди музыкантов часто встречались любители пропустить рюмку‑другую особенно, если есть хорошая кампания. Удивлялась, как можно, кроме обычных рабочих дней по одному представлению, выдерживать по три представления в день, трижды в неделю, каждое из которых длилось по два с половиной часа. Она где‑то вычитала, что два часа игры на духовом инструменте, равен рабочему дню шахтёра по затраченной энергии. «Вот, ты такой и худой», – говорила она.

Прошло два года. Казалось, что все было нормально. Но постоянно можно было ощутить, что каждый из нас остался частично в прежней жизни. Чувствовалась немного обособленность. Это было заметно и в наших сексуальных отношениях. Как бы я ни пытался избавить её от внутреннего напряжения во время занятий любовью, чтобы она хотя бы немного, но полностью отдалась бы чувствам и эмоциям, этого у меня не получалось. Ею быстро было найдено оправдание, что матка у неё, почему‑то, опущена и поэтому она не понимает, каких ощущений я пытаюсь добиться от неё. Её вполне устраивает и так, как есть, а лечиться все никак не соберётся. Да и разве плохо, что не нужно предохраняться? Я частично смирился с этим.

Наконец‑то, у неё появилась перспектива устроиться на работу в тот же самый институт на свой факультет в качестве преподавателя французского языка. Вероятно, отец постарался через своих знакомых, заплатив кому‑то деньги. Но для того, чтобы начать работать, нужно было окончить специальные курсы повышения квалификации в Ленинграде. И уже в конце августа она уехала в Ленинград, а я остался на Кавказских Минеральных Водах, чтобы дождаться окончания циркового сезона и уже только затем приехать к ней.

В Ленинграде было, где остановиться и пожить несколько месяцев, т.к. тёща на лето сдала комнату одной лет восьмидесяти от рождения ленинградке. Ей понравилось, и она собиралась приехать и на следующий год. Забавная старушка, которая работала ещё у Ленина в секретариате, и которая запомнилась мне фразой: – «Не заменимыми полны кладбища». В счет взаиморасчётов мы могли жить у неё в довольно большой и приличной квартире недалеко от Невского проспекта.

Я остался один на несколько месяцев. Как‑то раз неожиданно для себя я встретил в Кисловодске камчатскую знакомую. Её звали Марией. Она работала радисткой на аэродроме.

Была замужем и вела себя всегда пристойно.

Хорошо меня знала по радиодиспетчерской, т.к. иногда наши смены совпадали. Я был очень рад нашей встрече даже только потому, что можно было узнать все новости с первых рук. Я спрашивал её обо всем и обо всех. У нас было много общих знакомых. Да и жили мы в соседних домах. Было интересно узнать, как и что изменилось после моего отъезда. Она рассказывала все подробно. И все время выражала сожаление о том, что всего осталось два дня до её отъезда.

– Ну, почему, в кои‑то веки, я вырвалась на курорт и только за два дня до отъезда я встретила тебя? – лукаво глядя на меня, произнесла она.

– А что бы изменилось, если бы мы встретились месяцем раньше?

– Я бы попыталась тебя охмурить, – продолжала она.

– Ты же добропорядочная жена. Или на курорте все отменяется? Что же ты на Камчатке не интересовалась мной, как делали это другие? – не делая акцент на её желании, ответил я.

– А что, нужно было вешаться на шею? Тебе с твоими друзьями, по‑моему, далеко было не до таких, как я.