Небесная иерархия. Книга первая. Анархист

Их сыну Эдику пришло время самостоятельно набираться жизненного опыта. Ему нужно было утверждаться. Утверждаться, порой, не отдавая себе отчета в этом. На счету не одна пакость, в которую пришлось попасть мне из‑за него. Собственно, никто не задумывается, когда ловит рыбу, что он совершает преступление, так и охота в те годы для нас подростков казалась нормальным естественным занятием. Безобидным оружием казалась рогатка, а воробей вредной птицей, которую можно было при случае уничтожить и скормить коту. Нетрудно было в библиотеке отыскать книжку или журнал, где подробно описывались способы ловли того или иного зверя или птицы. Естественно, в городе зверя не найти, а птиц в лесополосе, которая оказалась на задворках, было так много, что летом их пение сливалось в сплошной гвалт.

Однажды Эдик предложил поохотиться на птиц из одноствольного ружья небольшого калибра, на которое он наткнулся у себя в сарае. Половину дня мы заряжали гильзы и готовились к охоте. Когда десятка три патронов было приготовлено, мы отправились испытывать его в лесополосу. Охоты как таковой не получилось, т. к. первые выстрелы, может и успешные, распугали птиц, и все труднее было подобраться к ним поближе. Затем мишенью были выбраны окна длинного колхозного гаража. Без какого‑либо умысла, без мысли, что кто‑то может пострадать, были расстреляны почти все патроны и разбиты почти все окна. Из птиц последней жертвой стал желторотый воробей еще птенец, который, сидя на рогатине кустистого дерева, выдавал себя чириканьем. Было видно всего полтуловища с короткими перьями хвоста. Прогремел выстрел. Выстрел почти в упор и только полтушки, цепляясь за ветви, упало на землю. Чувство омерзения охватило за все, что сделано было за час «охоты».

– Немного погромили, – сказал Эдик, глядя на длинный ряд разбитых окон.

– Нагорит же нам от родителей – продолжил я.

– Чего ты боишься? Ты что, не обратил внимания, что все оглохли и ослепли у себя дома, и никто не высунулся из своих домов?

– Может, они просто не захотели связываться с вооружёнными идиотами. Не успеешь прийти домой, а там тебя ждет кожаный сюрприз.

– А как же проверить себя на жесткость?

– Да, – протянул я, вспоминая воробья, – это больше смахивает на жестокость, чем на жесткость. Всю жизнь будет стоять перед глазами этот последний воробей.

Мы договорились помалкивать о своих похождениях. Что касалось меня, то, действительно, я уяснил, что могу быть жестоким, но именно жестокость стала вызывать во мне отвращение. Мне было стыдно перед самим собой. Не мог понять, как можно было потерять над собой контроль?

Действительно. Никто из взрослых не прореагировал на более чем часовую стрельбу неподалеку от домов, где они жили. Нам все сошло безнаказанно. Никому до нас не было дела. Хотя… кончилось все тем, что затвор ружья оказался, со слов Эдика, в дворовом туалете.

– Мать выбросила затвор, – сказал Эдик.

– А откуда она узнала?

– Я рассказал.

– Зачем? Мы же договорились не вспоминать об охоте.

– Мы немного переусердствовали. Я решил рассказать обо всем, чтобы родители могли быть готовы к неприятностям.

Мне пришлось напомнить, что подобное он выделывал не раз. Я оставался в дураках из‑за того, что ему было все равно, в каком положении оказывался я, когда по договоренности молчал, а он, заботясь о себе, все выбалтывал. Ничего не говоря о решении, было намечено поубавить с ним общение. К тому же он начал пропускать репетиции и, в конце концов, бросил оркестр.

Пролетело три года с этого момента. Каждый день был похож на предыдущий. Из одной школы я спешил в другую. По вечерам частенько приходилось ещё спешить в оркестр. Было удивительно, но девятый класс я умудрился закончить довольно хорошо. Впереди оставалось два года школы.

Классы были реорганизованы по производственному признаку. В нашем классе оказалось двадцать три паренька, которых будут учить профессии шофера, в другом, ребята – будущие строители, в третьем и четвертом учились только девчонки.

Два дня в неделю мы изучали устройство автомобиля, работали в слесарных мастерских, учились управлять автомобилем. Это было для нас больше приятным развлечением, чем нудным занятием общеобразовательными предметами.

Небольшая разгрузка в школьных занятиях позволила мне принять предложение поработать в танцевальном духовом оркестре. Тогда было нормой уважающему себя предприятию иметь свой оркестр. Даже местный колхоз имел свой таковой. Естественно, в нем играли не колхозники, живущие в поселках вокруг города. В основном, это был оркестр из городских музыкантов, которым за игру в оркестре платили зарплату. Почти каждый день в семь вечера к городскому колхозному клубу подъезжал автобус и вез нас в одну из колхозных бригад. В каждой бригаде был клуб. Желающих потанцевать всегда было предостаточно. К полночи я возвращался домой. Денег зарабатывал немного. Хотя деньги не были целью, они всегда оказывались кстати.

Чрезмерное увлечение игрой в оркестрах постепенно стало сказываться на занятиях в школе. И уже времени не хватало ни на что. Домашние задания готовились на переменах. На уроках приходилось внимательно слушать объяснения учителей. Нужно было не пропустить ни одного слова, чтобы усвоить новый материал со слов преподавателя. В основном пересказывалось то, что было написано в учебниках, но иногда, когда тот или иной преподаватель объяснял с использованием материалов из других источников, можно было попасть в нелепую ситуацию. Более или менее все оканчивалось благополучно. Труднее было с математикой. Если девятый класс я закончил отлично по математике, и был заслуженно любимцем у учителя, то последние два года пришлось выезжать на старом, хорошо усвоенном багаже. Учителем был инвалид войны. У него не было правой руки и левой ноги. В любую погоду он ездил на работу на старенькой трехколёсной мотоколяске. Кажется, что он никогда не болел. Все относились к нему с уважением и за его каждодневное мужество, и за его справедливость. Становились стыдно, если не смог ответить домашнее задание. Так пролетел еще один учебный год.

В тот год выпускной вечер устраивался выпускниками нашей школы в одном из ресторанов в центре города. Проныра‑ тромбонист нашего школьного оркестра, тоже десятиклассник, устроил приглашение для нас двоих на этот вечер. Интересно было увидеть, на год вперед, как радуются окончанию выпускники.

Это было веселье с огромным количеством спиртного. Столы ломились от яств. Переоценив свои возможности в принятии спиртного, пришлось отказаться от мысли остаться там до встречи рассвета. Центральная улица была пустынна. Она была ярко освещена и ни одного прохожего. Хорошо тем, кто остался в ресторане. У них все позади. Они свободны. Им больше не надо каждый день напрягаться, чтобы доделать одно из необходимых дел жизни каждого. Я тащился по улице, время от времени присаживаясь на бордюр. Ночной город, как всегда, был тих, спокоен и безопасен. Притормозил проезжавший мимо милицейский автомобиль.

– Выпускник? – послышалось из машины.

– Да, – соврал я.

– Уже домой? Далеко до дома?