Несовершенные

То, что он андалузец, она узнала уже после секса. Свой скудный рассказ – на смеси корявого итальянского с базовым английским – он вел голышом, подкрепляя слова выразительными жестами. На прикроватном столике стояла фотография Майи. Длинные волосы обрамляли лицо женщины, которую не назовешь красавицей – слишком уж высокий лоб и небольшие глаза, однако чудесная улыбка легко могла бы вскружить голову кому угодно. Они с Хавьером походили друг на друга: черные волосы, немного восточный разрез глаз, блестящая оливковая кожа. Вот только глаза у Хавьера были цвета воды в бассейнах Калифорнии. Анна долго разглядывала фото Майи – и в тот день, и потом тоже. Это лицо обладало какой‑то странной притягательностью. Почему Хавьер ей изменяет? Впрочем, Анне даже нравилось, что они не откровенничают, наполняя время одной лишь любовью, смакуя ее среди этих почти безликих стен. Квартира ослепительно белая, современно обставленная, на глянцевой мебели ни пылинки. Только в комнате Гали какой‑то уют: приклеенные скотчем рисунки на стенах, разноцветные куклы, голубой ковер, на краю которого они занимались любовью (она держалась за ножки детской кроватки, над которой покачивались звездочки).

Они делали это дважды или трижды. Потом возвращались в садик за детьми. Анна всегда первая. У них установилось негласное правило, что входят и выходят они по отдельности. От секса она вся размякала, в паху саднило от молочной кислоты. Хавьер врывался в нее, кусая ей губы и стискивая ягодицы. Потом она всю неделю носила на себе этот невидимый болевой покров, и не успевал он рассеяться, как сверху появлялся новый.

Анна ничего никому не рассказывала. Ее чудесный секрет не покидал пределов квартиры, из которой она часто, стоя у окна в простыне, наблюдала за Габриеле – как он играет, падает, плачет, смеется. Забирая его из садика, переживала: не чувствует ли он этот запах? Запретный, совершенно недвусмысленный и настолько заметный, что она старалась держаться от сына на расстоянии. Хавьер же исполнял свою роль с еще большим чувством, поднимал Гали в воздух и зарывался лицом в ее каштановые кудри. Глаз от дочки не отрывал – тех самых глаз, которые еще минуту назад прожигали ее, Анну, насквозь, а теперь вообще не глядели в ее сторону, словно она стала невидимкой. Но она не обижалась, все это даже возбуждало ее. Она ничего от него не хотела, кроме, пожалуй, еще одной встречи в неделю, утром или днем. Никаких прогулок, походов в ресторан или в кино, никаких серьезных отношений. Белая квартира – вот все, что ей было нужно.

Она начала бегать в парке и больше так не убивалась над Наталией – о ней могла позаботиться Кора. Пообедав вместе с детьми, укладывала их и сама ложилась подремать, чувствуя себя обессиленной. Потом иногда вела их на прогулку.

Наступил январь, подкрахмаленный заморозками. Дважды в неделю она водила детей в бассейн. Позволяла им часами просиживать перед телевизором, против которого еще несколько недель назад так боролась; теперь же она переметнулась на их сторону. С недавних пор детям разрешалось пользоваться айфоном. Возился с ним в основном Габриеле, утопая глазами в глубинах маленького экрана. Он набирал очки, выигрывал призы, Наталия же наблюдала, не осмеливаясь играть, ей хватало успехов брата. Вечера проходили в мыслях о Хавьере.

Раз в неделю, по четвергам, она посещала занятия по кулинарии, проходившие в длинном, похожем на хлебную палочку металлическом строении неподалеку от вокзала. Этот курс подарил ей Гвидо. Туда она брала такси, а после урока он сам ее забирал, и они позволяли себе провести вечер вдвоем. Гвидо нравилась одна траттория в центре, славившаяся своей пастой карбонара. Анна знала ее прекрасно: с детства бывала там с Аттилио. И вот теперь муж занял место отца в углу справа от нее, на красном диванчике с венецианскими львами. За ужином говорили мало, она часто подолгу молчала, глядя в пространство, а Гвидо не пытался вернуть ее на землю. Они были рядом, но не вместе. Единственной темой разговора становилась овощная тарелка и курица на гриле.

Скука пожирала ее жизнь. Гвидо не прикасался к ней с тех пор, как она забеременела Наталией. Первая беременность протекала тяжело, и едва он узнал о второй – стал избегать Анны. Как медик он, конечно, понимал, что такие предосторожности излишни, но заниматься с ней любовью не мог. Временами она думала, что это может быть физиологическое расстройство, а когда переставала в это верить, то просто плакала. Пыталась понять, перетерпеть: может, через месяц‑другой все рассосется. Но они так и продолжали спать по краям кровати, накрывшись каждый своим одеялом. Когда Гвидо накануне важной операции оставался ночевать в клинике, она чувствовала облегчение. Засыпала моментально, лежа на боку, уносясь мыслями в квартиру напротив садика и забывая о том, что она жена и мать.

 

3

 

Как‑то в ночь на понедельник она проснулась от того, что Гвидо будто бы ходит по комнате на цыпочках. Приоткрыв на секунду глаза, она заметила мелькнувшую в дверях тень. И почти сразу же ей в глаза ударил свет мобильника. Гвидо стоял рядом, у ее тумбочки. Не успев осмыслить увиденное, она снова провалилась в сон.

Проснувшись утром, она увидела, что Гвидо уже полностью одет, побрит, причесан на косой пробор. В воздухе плыл аромат лосьона после бритья, из ванной падал слабый свет. Она взглянула на часы: семь. Понедельник. Кора уже должна была разбудить ее, принести завтрак и заняться Габриеле! Анна резко села в постели:

– А где Кора?

– Я не знаю.

Анна схватила мобильник и увидела сообщение: домработница извинялась, что опаздывает.

– О боже! – воскликнула она.

– Что такое?

– Кора приедет только в полдевятого!

– Ну и что страшного?

– Мне надо отвести Габриеле!

– Ну это все‑таки садик, а не школа. Ничего не случится, если опоздаете.

– Да, конечно.

– Ну ладно, тогда я пошел. – Гвидо стремительно вскочил, точно его подбросило пружиной, и вышел.

Под душем Анна подумала, что теперь они точно опоздают. Надо взять с собой Наталию, воспитательница наверняка сможет присмотреть за ней пару часов.

Она вошла в детскую, подняла жалюзи и принялась одевать детей прямо в кроватках, стараясь делать все быстро. Наталия заплакала: она привыкла к своей утренней бутылочке теплого молока, которую пила под одеялом, а тут ее вдруг поставили раздетую перед этими перекладинами. У Анны все никак не получалось найти хлопковые маечки, попадались одни шерстяные, на мороз. В итоге она все же взяла шерстяную, потом натянула на дочь футболку, свитер и вельветовые брючки.