О чём думают медведи. Роман
– Знаю, что ты скажешь завтра: притащили слишком много сотрудников, не смогли оптимизировать группы. Но мы едва оборудовали три уровня фиксации. А вы с Беляевым просто взяли и залезли на крышу. Я не знаю, как мы теперь все это будем разгребать и обсчитывать.
– Ничего не хочу говорить об организационных недочетах. Но нам очень повезло, – спокойно сказал я. – Такие объекты бессмысленно сканировать выше второго уровня. На контуре можно было ограничиться парой простых волновых регистраторов. У всех этих отраженных пятен обманчивая упругость. То, что его теперь нет, не значит, что его действительно больше нет.
Завлаб невнятно выругался и выпал из эфира.
Мне было не все равно, что обо мне говорит и думает шеф, а вот старику Коробова мне хотелось не просто понравиться, я мечтал его задобрить. Стоя посреди коридора в глубокой задумчивости, одетый в вылинявший бордовый свитер из грубой шерсти, с подвернутыми рукавами, в наброшенном поверх синем халате, он казался здесь фигурой случайной и малозначительной, а потому, как подсказывал мой опыт, по‑настоящему угрожающей. Его задачи в системе касались отслеживания внеслужебных связей между отделами и поддержания баланса между скрытым противодействием ученых навязанной повестке и не менее герметичными планами руководства. Коробов должен был определят в моменте – кто из них полезнее, а кто вреднее – и усложнял им жизнь. То есть его профиль был противопоказан моему неутомимому вредительству, моей подрывной работе. Казалось, что Коробов уже все обо мне понял. И я скорее хотел в этом убедиться. Но я никак не мог придумать тему, чтобы разговорить его и при этом не попасть под подозрение. Он бы и слушать меня не стал. Оставалось попробовать надавить на жалость, призвать к гуманизму, подкупить. Я решил подарить ему торт, не ел же такой человек круглосуточно одно жареное мясо. За сладкое люди обычно искренне старались угодить, это ведь не деньги, не какие‑то услуги, которые могли неизбежно унизить, поставить в двусмысленное положение. Я остановился на коробке эклеров с масляным кремом, но с ними можно было промахнуться. Параллельно я стал подумывать и о японской дыне. Это должно было его обезоружить. Это была не угроза (в моем исполнении она бы звучала смешно), не шантаж (любого, кто поставил бы ему ультиматум, он сразу бы придушил), я всего лишь собирался подложить ему гликозидную бомбу. Я молился, чтобы у старика не было критической стадии диабета или тщательно скрываемой астмы.
Отношения с людьми сильно отвлекали меня от главного. Иногда я терял уверенность в том, что я что‑то могу. На меня накатывала паника. Я начинал вслушиваться в многоголосицу, потому что не мог безоговорочно поверить, что все эти голоса всего лишь бессмысленный шум. Менять вещи и находить им новое назначение можно было, только полностью отрицая способность людей получать опыт. Все манипуляции с физическим миром происходили у них под носом, можно было не спеша вынимать кубик за кубиком. То есть восприятие являлось тем, чего они были полностью лишены. Но стоило мне с кем‑нибудь заговорить, как я лишался своего превосходства. Я буквально стоял с открытым ртом и пускал слюни.
Я переставал быть безжалостным и начинал сопереживать случайно увиденным конопатым девочкам, взъерошенным отрешенным кроликам, сидящим посреди цветника, тучным молодым людям, не отрывающим взгляда от экрана коммуникатора. Мои веки набухали, наворачивались слезы. И я начинал реветь с тихими причитаниями.
Иногда я замирал, чувствуя, что вот эта мысль или вот этот жест могут стать исторически важными. Иногда это происходило раз за разом, а иногда я не ощущал ничего похожего по значимости целый месяц или два. Возможно, эти ничем не отмеченные дни и были единственными ценным отрезками моего присутствия в этом мире. Эти паузы я впитывал кожей, чтобы вернуть себе хоть немного уверенности.
Глава 3
Благодаря Беляеву после нашей вылазки в Иммунологический центр всему нашему отделу предстоял огромный, практически неподъемный объем камеральных работ. А кто‑то из руководства еще додумался усилить аналитику сведениями из ситуативных докладов, чтобы мы запутались окончательно.
Было всего два часа дня, а у Олега уже появились признаки обострения конъюнктивита из‑за мелькающих страниц на его мониторе.
– Пытаюсь понять, как мы сможем перелопатить целую гору протоколов. Возможно, придется просмотреть каждую бумажку, а потом, выяснив тенденцию, пересмотреть их во второй и в третий раз. Я, конечно, настраиваюсь на легкую работу и чистое везение, но мы здесь засядем дня на два минимум.
– Второй раз просмотривать не понадобится, давай их сразу сортировать, – предложил я.
– По какому принципу? Я вообще пока не знаю, что мы должны отразить.
– Ну, хотя бы по месту событий, по половой принадлежности автора сообщения, по времени суток. Четыре временные стопки документов – утро, день, вечер и ночь – разложенные для каждого атрибута. И отдельно сопоставим со статистикой по регионам.
– Думаете, это ускорит работу? – прищурился он покрасневшими, слезящимися глазами.
Я, правда, не знал, чем могу ему помочь, и только с сомнением качнул головой.
– А у нас будет какое‑то итоговое обсуждение? – спросил Олег.
– Ты по поводу пятна? Тут нечего обсуждать. Все намеки на аномалии исчезли, сам можешь взглянуть, – ответил я.
– Тогда, что у нас остается, неопознанный вагон‑ресторан? – растерянно спросил он. – Мы до сих пор не знаем, к чему его можно отнести…
– Нет, кое‑что удалось установить, – возразил я.
Олег по‑собачьи посмотрел на меня.
– То есть ты так до сих пор и не понял, чем мы здесь занимаемся? – пронзительно обратился я к нему. – Вагоны, пятна, Олеженька, это не какая‑то голограмма или сбои в оборудовании, а иные формы наличной реальности. Нельзя сказать, что там не действуют физические законы, там нет физики. И это не «там».
Олег только обреченно покачал головой и тихо спросил:
– Можно, я просто буду заниматься бумажками?
– Так я не прав? – спросил я вначале у него, а потом повторил этот вопрос для всего офиса.
Сотрудники тут же напряженно уткнулись в мониторы.
Серафим Баранкин, мой старый друг, вернувшийся год назад из Кении, чтобы влиться в невероятный новый проект, который так и именовали во всех документах – ННП, неожиданно нарушил тишину вопросом:
– Так мы уже знаем, что за свет исходил от колес нашего сбежавшего вагона? На датчиках, как всегда, ничего?
Олег прямо‑таки просиял:
– Я собираюсь подставить «сито» под эти золотые зерна. Я уже построил его математическую модель. Оно будет похоже на вытянутую по дуге бильярдную лузу. Я почти физически его ощутил, но так и не понял, как оно будет ловить «искры» или «сгустки света».
