О чём думают медведи. Роман

– А как в этой трубе будет распространяться звук? – удивился я.

– Ты прав, звук может усилиться и дать наладчику по ушам. А тебе‑то чего волноваться – твоему слуху ничего не грозит. Меня больше беспокоят грунтовые воды, которые сюда обязательно просочатся, – заявил Беляев. – Труба собирает внешние мерцания. Большая удача, что мы можем ее в таком качестве использовать. Это просто удачное совпадение. Но она еще и воду высасывает из любого субстрата и материала. А ты там собрался легкий кабель к датчикам прокладывать? Надеюсь, ты понимаешь, что пойманное мерцание важнее, чем все эти данные?

– Подождите, подождите, – сказал я и приложил ладони к вискам.

– Может, перед мозголомкой съешь чего‑нибудь сладенького? – участливо предложил Баранкин со странной интонацией неодобрения.

– Он сам, как карамелька, – вот‑вот вызовет диабет, – еще недружелюбнее проговорил Беляев и хозяйским жестом показал мне на соседний стул. – Пока мы не выработаем план и не распишем представление, будем до вечера морозить задницы в институтском парке. По твоей вине.

– Я тоже хочу установить пару датчиков внутри, – решительно сказал Серафим.

– Я против, – возразил я и тут же поднялся со своего места, чтобы обратить внимание на свою позицию: – Что здесь вообще происходит? Вы решили выклянчить у меня согласие на внеплановые эксперименты? Я вам его не дам. Попытайтесь понять: при глубоком вторжении мы можем повредить естественное распределение мерцания. А вот со звуковой вибрацией можете попробовать. Труба выдержит десятки разрядов грома. Поорете, потопаете ногами, поставим динамики – поэкспериментируем с громкостью и частотой.

У новой физики было одно преимущество – говорить можно было все, что угодно, описывать процесс любыми словами. Но выражая свои мысли кто как хочет, мы легко понимали друг друга.

– Да ты сама доброта! У мерцания нет звуковой и какой‑либо иной колебательной составляющей. Или ты хочешь, чтобы у него был аккомпанемент? – иронично заметил Баранкин.

– Да, развлечем сияние и заодно поймем, какие сигналы оно охотнее поглощает, – в тон ответил я.

– Если это совместное исследование, то и у меня есть такое же право ставить в трубе эксперименты. Если нет – я хватаю рюкзак и еду в аэропорт. Я сегодня еще успею на последний рейс до Тюмени, – вставил Анатолий.

– Разумеется, ты этим правом воспользуешься, – обнадежил его Беляев. – Хотя все эти эффекты нам преподнес Валерий Павлович, и он в прямом смысле хозяин положения.

– Ладно, труба ваша, но и мои графики останутся при мне. Только потом не пожалейте! – обострил разговор техник.

– Извини, как знаток моих недоработок ответь на вопрос: что ты собрался измерять? – мягко спросил я, словно уговаривая непослушного ребенка. – Световое давление? Мерцание – это искаженные образы, потоком поступающие сюда из неизвестного нам места. В подземный водный резервуар проникает свет, десятки раз преломляясь, отбрасывая пляшущие блики на стены и сверкая на водной глади, и мы понимаем, откуда этот свет, в какое время дня, через какие стекла и призмы он проникает внутрь. А мерцание – это разбитое на миллиарды фрагментов воспроизведение живой картины мира, у которого свои световые циклы и своя природа отражения. И в этом калейдоскопе все движется и переливается днем и ночью.

– Все, что вы говорите, это полная бессмыслица, – кивая своему заключению, проговорил Анатолий и продиктовал мне свои условия: – Давайте так: если заползу туда со своими приборами, подключу их – мне на это понадобиться часов шесть – и после этого мерцание испортится или исчезнет, вы меня кастрируете. Я сам вручу вам ножницы. Если у меня что‑то получится, то я по характеристикам распознаю источник. И это будет настоящий прорыв. Никто ведь этого еще не делал.

– Мне не до шуток, – попытался я его образумить. – Если мерцание прекратится, поздно будет жертвовать частями тела. Хотя, кто знает, может, вы, Анатолий, только за этим сюда и приехали. Я не могу рисковать сейчас, когда ответ так близок, когда со мной как будто вышли на связь и что‑то пытаются мне передать.

– Ты можешь дальше сидеть и ждать, что тебе скажет мерцание, а я забираю Анатолия и сворачиваюсь, – предъявил последний довод Баранкин.

– Отлично, физик, успехов! Возвращайся к своему спектральному анализу парниковых газов в буйволятнике. Может, наконец, получишь свой грант.

– Это были газели Томсона, – уточнил Серафим.

– Мне все равно, – отрубил я.

– Один датчик в зоне слабого мерцания бегом туда и обратно, – проговорил Анатолий, заглядывая мне в глаза.

– Если вопрос с групповой вазэктомией еще актуален, – проявился Олег, – то лучше обратиться ко мне, у меня рука не дрогнет. В школе на биопрактике никто из пацанов не смог сделать лягушке декапитацию, не говоря уже о девчонках. Все выстраивались ко мне в очередь и, прячась друг за друга, смотрели, как я отстригаю очередному земноводному полголовы и булавкой расковыриваю ему спинной мозг. Причем все это было нелегально. Учитель организовал нам подпольный факультатив. Мы в любой момент могли попасться на запрещенных опытах.

Кто‑то дотянулся до Олега и тронул его за руку, чтобы он прекратил.

– Если за десять минут, пока он там будет, все исчезнет, то есть мы выясним, что это послание недоступно для обработки, то станет ясно, что это случайный сигнал, один из блуждающих эффектов, который то появляется, то исчезает и доступен непосредственному наблюдению без измерения, – попытался зайти с другой стороны Баранкин.

– Мы либо все испортим, либо получим долгожданный результат. Я уже двое суток снимаю доступную часть мерцания на видео, но я почти уверен: это единственное, что нам позволено. А инструментальная оценка – это уже беспардонное покушение на природу мерцания, что тут же скажется на доступности наблюдения, – пояснил Беляев, неожиданно занимая мою сторону.

– Это же была ваша идея с трубой, – зацепился за Беляева Серафим. – И мы никогда не просим у Валеры разрешения. Это же нелепо просить у него допуск. Зачем вы нас путаете? Так и скажите, что мы больше не можем рассчитывать на это оборудование.

Я поднял руку для особого заявления.

– Не думал, что мнения так резко разделятся. Это была моя идея с трубой и оборудованием здесь распоряжаюсь я. Это была моя идея с трубой. Вся экспериментальная власть в моих руках. Так и быть, пусть каждый поставит свою серию экспериментов. Призрачным вагоном больше, призрачным вагоном меньше… – произнес я один из вариантов заранее подготовленного согласия.

Висевшее в воздухе напряжение лопнуло, компания тут же повеселела, Анатолий под дребезжание стоящей на столе посуды выдал энергичную барабанную дробь.

Несмотря на мои уступки, мы дискутировали еще часа три и практически вернулись к тому, с чего начали. Но, по сути, это было не так важно, учитывая, чем была вся эта наша работа.