О чём думают медведи. Роман

Однако нездоровилось ему далеко не каждый день, обычно мы его видели заурядно здоровым, безвкусно энергичным и даже пахло от него чем‑то из зимних запасов – облепиховым морсом или клубничным джемом. Думаю, так комично пахло его здоровое тело. Выздоравливая, он тут же терял способность поддерживать тонкую философскую беседу и превращался в тупую машину по производству закрытых отчетов, докладных записок и частных определений. Наверное, я был не единственным, кто каждый день входил в Центр с тайной надеждой застать там лучшую версию старика Коробова. И кажется, в этот вечер он был именно таким. К сожалению, мне не суждено было с ним поладить, и, несмотря на его болезненную мягкость, ему предстояло в этот вечер со мной покончить. Я чувствовал, как балансирую на узком парапете, заглядывая в темные непролазные заросли облепихи.

– Вчера я так и не попал домой. Выполнял деликатное поручение вышестоящих, – с лихорадочным блеском в глазах сообщил он. – А ведь я готов исправить свои личные данные, списав себе десяток‑другой лет, чтобы и дальше получать такие задания.

– Деликатное поручение – идеальное оправдание для переработки, – поддержал я его.

– Я очень ценю свой гибкий график, – откликнулся Коробов и внимательно посмотрел на меня.

– Когда‑нибудь научитесь говорить «я посвящу этой задаче все выходные» и перестанете просыпаться по ночам от досады и горечи, – сделал я допущение.

– Мое время еще не пришло. А вот ты, Валера, часто вскакиваешь по ночам?

– Как и вся моя исследовательская группа, мы все спим урывками, – бодро отрапортовал я.

– Мой доктор сказал, что у меня тахикардия, – продолжал Коробов. – Но знаешь, как‑то неразборчиво сказал, как будто подбирал мне диагноз на ходу. С врачами, с кем не поговори – любая жалоба, – они сразу подводят тебя к беспилотной операции. Несложной и вполне безопасной, но очень необходимой. «Только не волнуйтесь, есть хорошая машина, она все ненужное удалит и соединит края». И у них всегда есть классный специалист по УЗИ и очень хороший тренер по восстановлению внутренних органов, к которому можно лечь на недельку – по его рекомендации – почти без очереди. Но это будет стоить определенных денег.

– К чему он вас подвел на этот раз?

– Даже не знаю, начал нести какой‑то бред, что у моей тахикардии аномальные параметры. Если бы не сравнительные ЭКГ, он бы не поверил, что аппарат исправен. Догадываетесь, что с ними было не так?

– У машинной медицины нет проблем даже с симулянтами, – тряхнул я головой. – Он хотел вас ограбить, удвоить сумму?

– Ни в этом дело, сынок. Доктор раскрыл мне карты: оказывается, все мои жизненные показатели в системе были изменены больше одного раза. Примерно двадцать восемь! Уже нельзя понять, что было с моим организмом раньше. Теперь трудно оценить, искажения какого порядка значатся в моей медицинской карте. Проблема в том, что эти изменения как бы и не мешают постановке правдоподобных диагнозов. В массиве эти искажения серьезно улучшили диагностику. Как сказал мне главврач, они уже стояли на пороге прорыва в науке, но помешали нелепые показатели состава и вязкости крови, пластичности сосудов. И эта правка данных очень странно работает: процессы не прерываются, протоколы не конфликтуют, а показатели начинают правдоподобно существовать в этой параллельной модели оценки состояния организма. Но главная прелесть не в этом. Тому, кто это сделал, осталось совсем чуть‑чуть до создания отлаженного, безупречно работающего медицинского инструмента, который работает с бессмысленными данными и результаты которого нельзя ни объяснить, ни подогнать под какой‑либо известный протокол.

– С медицинскими данными всегда что‑то не так. Врач не должен обращать на это внимания. Не выношу трусливых докторов, – срывающимся голосом заявил я. – Хороший медик должен быть первоклассным манипулятором, который пойдет до конца, чтобы сломать пациента и пододвинуть его к самому краю.

 

Конец ознакомительного фрагмента