Одиночка

– Угроза ДЦП, – поправил сам себя доктор. – В вашем случае полностью последствий не избежать. Поражение мозга было значительное. До года, а то и больше диагноз ДЦП ставить некорректно.

Некорректно, значит.

Саша поплыла. Ее сознание застревало, мгновенно загустевало сразу после слов «ваш ребенок… ДЦП». Какой такой ребенок? Какой такой ее? Что происходит?

Мужчина отвернулся и зашуршал бумажками.

– По эпилепсии. Я выписал новые противосудорожные препараты, с завтрашнего дня начинайте вводить по схеме. Вот.

Он протянул Саше заключение: диагноз на несколько оглушающе плотных абзацев и расписанный план приема лекарства. Выписал рецепт такой почерк, что и не поймешь, буквы это или неназванное сая Т, сая…

Она кивнула.

Глупо.

Как так может быть, что ей все всё говорили, но она не слышала? И ребенка лечили, что‑то капали, но она не думала – не хотела – спрашивать?

Невролог подался к ней всем телом, оперся локтями о стол и очень медленно, вкрадчиво заговорил:

– Александра Валерьевна, вы понимаете, что сейчас нужно сделать все, чтобы развивать двигательные возможности ребенка, но при этом не ухудшить его состояние? Вашему ребенку нужно наблюдаться у невролога и эпилептолога, можно у меня. Вы должны вести эпидневник. Отмечайте количество и длительность приступов. Приедете ко мне на прием через три‑четыре месяца, и посмотрим динамику на препаратах.

В голове шумело.

Ребенок напрягся, закричал. И она бы хотела. Закричать, заплакать, кинуть его доктору, ну или пусть даже на пол, освободиться и бежать, бежать.

– Вам все понятно? – уточнил невролог. – Возьмите дневник приступов.

Саша опять кивнула и встала. Но не ушла.

– А почему?

– Что «почему»?

– Почему это произошло? Это врачи… ошиблись при родах?

– К сожалению, такое случается. Обвитие, небольшая недоношенность, поражение мозга.

Естественно, врачи не виноваты. Конечно, они будут выгораживать своих. Солидарность, сука.

– А что же… – Саша всхлипнула, но не от подступающих слез, а от никак не унимающегося жара. Бессилия? Ненависти? – Что же дальше?

Ничего хорошего. И зачем только спрашивать.

– Пока вам никто не даст прогнозов. Ребенок растет, мозг развивается. Главное – сосредоточиться на лечении. Обеспечить хороший уход. А там уже смотреть на реакцию организма.

Саша онемевшими руками качнула туда‑сюда ребенка, как будто что‑то проверяя: голова болталась, как на ниточке, тело – уже расслабившееся, мягкое, непослушное, – казалось, не имело мышц.

кукла на шарнирах, которая управляет кукловодом

Это что же ей досталось? Осталось?

И как же теперь быть?

 

Она вернулась в палату за коляской, взяла шапочку для прогулки, переоделась в джинсы и футболку. Соседка по‑прежнему лежала на кровати. Она издала какой‑то звук, хотела продолжить ссору или что‑то прокомментировать в Сашином поведении. Но та резко повернулась к хамке:

– Закончили. Больше ни слова мне не говори.

– А то че? – нагло ощетинилась тетка.

– Мы лежим в больнице, лучше смотри за своим ребенком. А от меня отстань.

– Блядь.

Но Саша уже не слушала. Она прицепила люльку на раму и вышла из палаты, а минуту спустя уже и из отделения на общий этаж. Пыталась как можно быстрее толкать коляску с захлебывающимся от плача ребенком и как назло – естественно назло – ударялась обо все дверные проемы. Хотя она не любила гулять по больничной территории, но выбора не было. Чтобы успокоиться, нужно было двигаться. Передвигать руками коляску, передвигать ногами себя.

Идти и идти вперед.

 

* * *

 

Обстановка в больнице изменилась.

И за следующие недели лета так и не вернулась в комфортный режим. Не было больше отвлекающих посиделок, разговоров с позитивной Катей, не было кинопросмотров в отдельной палате Инны, Машенькиных рассуждений – наивно‑детских, но умных и трогательных.

Инна писала в мессенджеры почти каждый день, и иногда казалось, что лишь эта ниточка держала Сашино эмоциональное состояние. Связывала ее с кем‑то понимающим, кем‑то поддерживающим, с кем‑то из внешнего теперь уже мира.

Менялись препараты, которыми врачи пытались избавиться от инфекции, менялись одноразовые ложки, между которыми она перетирала противосудорожные таблетки, менялись разноцветные пеленки и новые детские одежки, которые она заказывала с доставкой.

Менялись соседки по палате, и после хамки, которую переселили неделю спустя, все казались бесцветными, даже чересчур нормальными.

Но Саша оставалась той же.

Или нет?

 

Время пролетело быстро – лекарства, капельницы, пункции спинномозговой жидкости, надежды на снижение показателей. Уход за ребенком. Общение с другими мамами. Саша встречалась с ними в коридорах, обедала вместе в столовой, слушала разговоры о диетах, косметике, звездах и новых шоу, охала на их личные истории о детях и мужьях. Уныние и гнев забетонировали многие сердца, но они отчаянно – страстно – искали выход.

В самом конце августа, в пятницу, врач поймал Сашу в коридоре и энергично постучал по медицинской папке. Выписывают. Показатели в норме, можно ехать домой. Когда? Да хоть сейчас, только подождать выписку, подойти за ней часа через два.

Домой. Помыться, полежать на своей кровати, спокойно в одиночестве пить кофе на кухне. Домой!

Саша собрала вещи – они никак не помещались ни в какие пакеты, а большие сумки она с собой в роддом не брала, кто ж знал, что так выйдет, – и уже через полтора часа ждала у кабинета лечащего врача.