Одиночка
Женщина поворчала, ввела лекарство в катетер на голове ребенка и вышла. И снова зашла к обеду.
– Все лежишь? Мне нужно документы отсканировать.
– Сейчас поищу.
– Кто за ребенком будет смотреть, пока ты разлеглась?
– Я, – еле слышно проговорила Саша и резко встала.
Побелела. Покачнулась.
– Ну‑ну. Ты совсем не ешь, что ли? Бледная такая, – сощурившись, спросила женщина в белом.
– Ем.
Саша встала у тумбочки, ожидая, когда медсестра уйдет. Но та не двигалась.
– Думаешь, ты одна такая? Да тут целое отделение, да еще с диагнозами пострашнее. Некоторые дети по двадцать операций переживают, месяцами в больничных стенах. Матери все силы на них тратят, а не на… эх… да что тебе…
Вышла наконец.
а что мне другие? я‑то одна
Саша присела на корточки и в упор уставилась на светло‑серую дверцу с истертой ручкой. Вспоминала‑вспоминала, что же надо было найти. Куда она могла положить эту бумажку? Пакеты, пакеты, все эти дурацкие пакеты; набитый рюкзак. Она без разбору начала вытряхивать оттуда вещи. Что тут? короткая жизнь человека
ворох скомканных салфеток; еще чуть влажных
файлик со смятыми по углам документами
недоеденная, истертая пачка печенья
пакет с грязным бельем; нет сил разбирать и стирать
крем универсальный: для лица, для тела, для ребенка
шампунь и мыло в скользком пакете; болтается бритва
зарядка для телефона с изломом на шнуре
пеленки, распашонки и штанишки для младенца
кружка, ложка и тарелка; почерневшие
чайные пакетики, обертки от злаковых батончиков; не меньше семи
расческа, попавшая в худенький пакет с трусами; без зубьев
цепочка, подаренная мамой на… на восемнадцатилетие; золотая
Цепочку Саша достала из маленького потайного кармана. Аккуратно расправила на руке и села прямо на пол.
а ведь как новая, а ведь как вчера
«На память, – сказала мама. – Знаю, ты не любишь желтое золото, но я купила эту цепочку давным‑давно, на первые заработанные от магазина деньги. Я радовалась, что смогла. И ты все сможешь. Пусть остается как символ».
Саша хорошо помнила. Они сидели в изящном летнем кафе с коктейлями и итальянской пиццей с базиликом. Справляли ее поступление на экономический факультет. Слушали и рассказывали каждая о своем. Мама выглядела удивительно молодо – не дашь и сорока.
Что‑то стукнуло. Медсестра, придерживая ногой дверь, пролезла в палату и остановилась. Так они с Сашей и смотрели друг на друга. Женщина перевела взгляд на заваленный пол, похмыкала, поставила поднос на застеленную соседскую кровать.
– Нужны горячая еда и питье, чтобы молоко легче прибывало. Тебе же еще кормить грудью.
– Спасибо.
О справке и не вспомнили.
Саша затолкала вещи в рюкзак, а его сунула в тумбочку, еле поднялась и впервые прямо посмотрела на миловидную, среднего возраста женщину в очках, с темными короткими волосами. Ольга Анатольевна – значилось на бейдже. Старше мамы.
– Муж есть? – неожиданно спросила она.
– Нет.
– Кто‑то может поддержать? Родители?
– Мама… была… умерла.
– Рак?
– Авария.
Женщина в белом сочувственно цокнула языком. Саша не понимала, почему так спокойно отвечала на личные вопросы. А ей есть что скрывать?
– А отец, бабушки, дедушки?
– Отец улетел по работе, останется, наверное, там, я не знаю. Бабушек давно похоронили.
и праба, праба Пелагею
Папа улетел в день родов. Так было нужно. Обещал, что если с проектом там заладится, то ждет дочь с внуком к себе. А если нет, то прилетит обратно, в Москву. Говорил, как рад красавцу‑мальчугану. Говорил, что он вырастет спортивным и пробивным, деду будет с кем бегать на лыжах, соревноваться на скалодроме, болеть за хоккейную команду.
Да. Естественно.
– Во‑о‑т уж, – совсем тепло, почти ласково протянула Ольга Анатольевна и придвинулась к ней ближе. – Всем бывает плохо, но ты ответственна за живого человека! Не хочешь думать о себе, подумай о нем. Страдай, плачь, но то, что должна, делай. Отвлекайся. Выйдешь – сходишь к психологу. А пока пообщайся с другими мамочками. Станет легче. Давай, ешь. Я пойду.
Слова отбивались, дробились, не отскакивали, но и не проникали глубоко. Саша хотела закончить допрос и потянулась к приборам.
Есть. Ну что же. Бледное пюре и аппетитно пахнущая котлета, жидкий чай в стакане, маленькая тарелочка с затяжным печеньем.
Она взяла пюре на кончик вилки и замерла.
– А если я не смогу?
Но уже никто не слышал.
* * *
Не есть нельзя. Но есть по‑прежнему не хотелось. Котлета заветрилась, пропала, пюре заледенело; Саша хотела было глотнуть горячего, но и чай остыл. Что же делать, остыл.
