Откровение. Цикл «Принц Полуночи»
Адан Морьеро, главный редактор «Еженедельника клиники Тройни» – название придумал во времена оны сам Роджер Тройни, поэтому никто никогда не сменил бы его ни на какое другое, – принял бы одобренные Зверем рассказы не потому, что поддался заблуждению о его неограниченных возможностях. Морьеро, хвала богам, не работал на кафедре духовно‑социальной реабилитации, вообще не имел отношения к лечению душевных болезней и под влияние слухов и суеверий не попал. Просто понравившиеся рассказы Зверь взялся бы проиллюстрировать. А не понравившиеся – не взялся бы. Рассказы же с картинками в праздничном выпуске журнала – совсем не то, что рассказы без картинок.
На непраздничные выпуски это правило тоже распространялось, но в них меньше места отводилось под ерунду, а ерунда состояла в основном из заметок о жизни клиники, а не из литературных опусов сотрудников.
Попробовал бы Зверь хоть раз покочевряжиться и отказаться иллюстрировать заметки! Да его б сожгли, даже не задушив перед тем, как развести огонь. Никакая репутация не спасла бы, никакой осаммэш. Внутренние новости, касающиеся только сотрудников и только сотрудникам интересные, – это было святое.
А творчество на отвлечённые темы… ну подумаешь, творчество. Каждое отделение, каждая кафедра могли похвастаться своими талантами. И хвастались. Но не сравнить же выдуманное из головы с реальными событиями, произошедшими с тобой или людьми, которых ты хорошо знаешь.
Вольф фон Рауб, и когда же это ты успел стать незаменимым иллюстратором журнала? Три месяца работы разве достаточный срок?
Эльрик сказал, в клинике Тройни считали, что у них должно быть всё лучшее. А поскольку слова с делом здесь не расходились, всё лучшее в лучших же традициях древних диких времен хваталось и утаскивалось в гнездо, где и присваивалось постепенно или сразу.
Это походило на правду. Самого Зверя никто не хватал и не тащил, в гнездо он, можно сказать, сам залез, но поскольку рисовал действительно лучше многих, Морьеро счёл его единственно приемлемым иллюстратором для еженедельника. Теперь всё. Никуда не денешься, надо рисовать.
Что ж, относительно очерёдности рассылки своих опусов Пачосик и правда дал приемлемый ответ. Не вполне удовлетворительный, но достаточный.
С отношением же… остальных.
Или с восприятием?
Или с их иллюзиями и заблуждениями?
В общем, непросто это было.
В клинике Тройни действительно считали, что у них должно быть всё лучшее. Ну так у них и было всё лучшее.
И Вольф фон Рауб.
Пустая ординаторская, пустой пульт дежурного, пустая сестринская. А вспомогательного персонала здесь никогда и не было. На Этеру от низкоквалифицированного труда отказались, когда магия стала естественной и необходимой составляющей жизни.
Зверь магом не был. Единственный, наверное, обитатель населённых людьми территорий Этеру, не владеющий магией даже на детсадовском уровне, не способный освоить даже начала телекинеза.
И всё‑таки вот уже два с половиной месяца по ночам он оставался в отделении один. То есть единственным сотрудником. Ещё были роботы, внимательные, заботливые трудяги, они присматривали за пациентами, климатом, состоянием оборудования, даже за тем, всё ли в порядке с мебелью. Без них Зверю пришлось бы сложно. Но не в том, что касалось пациентов.
О пациентах он знал всё, всегда, каждое мгновение, пока находился на территории клиники. Учитывая, что он тут и жил, и учился, отделение могло пустовать большую часть суток. Индивидуальные и групповые занятия не требовали от врачей постоянного присутствия, но Тройни, позволивший ему (или рекомендовавший?) работать в одиночку, счёл, что полностью освободить остальных от рутинных обязанностей будет перебором.
Тут‑то и была зарыта собака.
Глава и владелец клиники на все ночные смены отдал отделение духовно‑социальной реабилитации новичку‑интерну. Этого оказалось достаточно, чтобы интерна вообразили наделённым всеми мыслимыми и немыслимыми полномочиями, за исключением только увольнения профессоров. Да и то… не факт.
Ладно хоть относиться хуже не стали.
Честно говоря, относиться стали даже лучше, притом что с самого начала приняли хорошо. Так уж тут заведено – все новые сотрудники по определению ни в чём не уступают старым. Хотя бы потенциально не уступают. Все – энтузиасты, все убиваются за идею, каждому Гиппократ лично руку бы пожал.
Гиппократа тут не знали, однако знали Дарния, бога медицины и создателя основ медицинской этики. Так вот с Дарнием нынешние коллеги Зверя были на короткой ноге. Называли его по‑разному, но споры относительно имён и способов почитания богов, имеющих схожий функционал, разрешились задолго до основания Роджером Тройни своей клиники.
Когда все под одним богом и все стремятся к одной цели, новых людей считают единомышленниками просто потому, что других не ждут. А потом оказалось, что бог имеет на Зверя какие‑то свои планы и в соответствии с планами отметил его особым талантом. Быстро это выяснилось – двух недель от поступления в интернатуру не прошло.
Ну и началось.
Эльрик спросил, почему именно реабилитация душевнобольных. Ему было интересно.
Просто любопытство. Вопрос без подвоха.
Зверь начал привыкать к таким вопросам ещё в Саэти, и привычка нравилась. Эльрик не имел в виду: «Ты же людоед, почему тебе не работать там, где людям больно?» В клинике были и такие отделения. Тоже, кстати, реабилитационные. Восстановление после тяжёлых травм причиняло боль, несмотря на магию и талант врачей, а тяжёлые травмы отнюдь не были редкостью. Количество экстремальных видов спорта и просто опасных развлечений росло прямо пропорционально техническому прогрессу.
На Земле существовала та же зависимость.
Так вот, Эльрик спрашивал не о том, почему Зверь выбрал для работы место, где нечем было поживиться. Он спрашивал лишь о том, почему Зверь решил помогать сумасшедшим – душевнобольным – вернуться в обычную жизнь.
Ответ лежал на поверхности. Здесь не знали, что «сойти с ума» означает «утратить разум»? И это было интересно. Разум невозможно утратить, можно лишь изменить способы его применения. Кто‑то переставал пользоваться им для обслуживания тела и лежал колодой, игнорируя окружающую действительность. Кто‑то, наоборот, задействовал ум и инстинкты на максимальных оборотах, в форсированном режиме, доводя тело до полного истощения. Между этими крайними состояниями было множество промежуточных, но во всех случаях речь шла о больной душе, а не о болезнях разума. Даже когда причиной были органические повреждения мозга, сказывались они, по мнению здешней медицины, на душе. Проблемы же физического тела и нарушение мышления были следствием проблем души. Которую и нужно было лечить в первую очередь.
Подход почему‑то заворожил. Сначала своей нелепостью. Потом – обоснованностью. Потом – парадоксальностью.
