Откровение. Цикл «Принц Полуночи»
Зверь не верил в существование душ, но система работала.
А ему нравилось выводить людей из иллюзий в реальный мир. И если уж всё‑таки говорить о боли, то боль физическая не шла в сравнение с той, которую испытывали его подопечные, осознавая своё положение.
Инстинкт любого живого существа – избегать боли, не важно, физической или душевной. Сбежать от неё обратно в непонимание Зверь людям не давал, и у них не оставалось выбора, кроме как преодолеть болезнь или принять её и научиться использовать себе во благо. Чем им было больнее, тем сильнее они стремились к излечению. Или к исцелению.
Профессор Лейдер различал эти два понятия, и Зверь научился пользоваться его терминологией. Ему самому казалось, что исцеление предпочтительней, оно позволяло вернуться к жизни, не потеряв подаренных болезнью преимуществ.
Пока считалось, что бог Дарний отметил его умением выводить людей из трясины боли. В реабилитации самым сложным этапом был именно болевой – вопреки инстинкту, пациенты отнюдь не стремились перестать страдать, наоборот, готовы были длить страдания до бесконечности.
Зверь этого не понимал так же, как не понимал, что такое душа. Зверь понимал только рефлексы, здравый смысл и электрические импульсы в нейронах. Видимо, поэтому, когда он взялся работать с душевнобольными, всё сразу пошло не так. У доверенных ему пациентов не получалось упиваться страданиями, и эту стадию они проскакивали, как кошки с горящими хвостами, – очень быстро и не оглядываясь.
Князь, когда услышал эти объяснения, одновременно и удивился, и развеселился.
– Ну, ясное дело, они ничем не упиваются. Ты же всё забираешь.
Это было возмутительно! Обвинять его в том, что он лишает пациентов чего‑то… Необходимого для выздоровления? Получалось, что нет, не необходимого. Наоборот – мешающего.
– Волк, да они не успевают никакой боли почувствовать. Беднягам и зацепиться не за что, чтоб потерзаться. Не от боли они в нормальную жизнь вернуться торопятся, а от скуки.
– Со мной скучно?
– Они же тебя не знают.
Его не знали. И хвала богам, что не знали.
Он забирал чужую боль, делал это рефлекторно, сам не замечал. Чтобы не забирать, требовалось волевое усилие, а к чему напрягаться, имея дело с пациентами, это ведь не жертвы на алтаре. Здесь задача не довести мучения до крайнего предела, чтобы получить от них максимум удовольствия, здесь нужно человека к обычной жизни вернуть. Чем скорее, тем лучше. В обычной жизни от людей есть польза, а в клинике – нет. Точнее, есть, конечно. Не было бы больных – не на ком было бы изучать заболевания. Но, с другой стороны, не было бы больных, не было бы и заболеваний…
Зверь понял, что поменял причину со следствием, и только досадливо фыркнул.
Оказывается, он успел в какой‑то момент включить кундарб и опять рисовал. Всё тот же метроном. Это вместо того, чтоб почитать, что там написал Пачосик, и подумать над иллюстрациями.
В рабочее время он всё равно не стал бы читать ничего не относящегося к работе, но разве это повод снова и снова рисовать непонятно что, ещё и не отдавая себе в этом отчета?
Эльрик прав, он забирает боль. Тройни и Ринальдо правы – пациенты в его отделении и выздоравливают, и исцеляются быстрее, чем три месяца назад. Он забирает… что? Боль, ладно. Ещё он умеет забирать болезни, но болезни тела, а не души. И это всегда происходит сознательно, а здесь он никого таким образом не лечил.
Что‑то… в этом… что‑то было. Где‑то совсем близко.
Зверь позволил стилу бежать по столешнице, вырисовывая новые и новые метрономы, и открыл таблицы с данными о клиниках душевных болезней на Этеру.
Чистота эксперимента. Об этом тоже Эльрик сказал. Узнал от Ринальдо. А тот – от Тройни. Отделение целиком отдавали интерну фон Раубу для того, чтобы исключить любое исцеляющее влияние, кроме его собственного. Чтобы увериться, что пациенты приходят в норму именно благодаря каким‑то его особенностям.
Благословению Дарния?
Да если бы!
Но хорошо, что здесь никого нет. Никто не спросит, что он делает, сидя в центре ординаторской, чиркая стилом по гладкому пластику, в окружении медленно плывущих вокруг разноцветных таблиц и топографических карт.
Вот они, клиники, где люди лечились быстрее, но недостаточно быстро, чтоб это не сочли статистической погрешностью. Что в них особенного?
А в нём?
Боль.
Нет.
Что ещё?
Он не человек.
Да. Но во всех интересующих клиниках работали только и исключительно люди. И лечились – только люди. Эльфы и орки душевных болезней не знали. Души шефанго представляли собой такое, что их лучше было не лечить, вообще не связываться. Гномы практиковали собственные методы, да и болели весьма специфически, так что в услугах человеческих целителей душ не нуждались.
Что общего между его не‑человечностью и разбросанными по разным частям света лечебницами для душевнобольных, показавшими чуть лучшие результаты, чем остальные?
Что он забирает, кроме боли?
Посмертные дары.
Некротическую энергию. Но посмертные дары не могут свести с ума. Зависимость от них появляется довольно быстро, однако симптомов, хоть сколько‑нибудь схожих хоть с каким‑нибудь душевным заболеванием, у неё нет. Честно говоря, она даже на убийства не подвигает, всего лишь на желание находиться рядом с тем, кто убивает. С одним‑единственным существом, умеющим отнимать посмертные дары и отдавать их.
Так всё‑таки посмертные дары или некротическую энергию? Разница есть, и существенная. Каждое мгновение кто‑то где‑то умирает, не обязательно люди, абсолютно не важно, кто, – посмертные дары остаются после любой смерти. Кроме смерти эльфов, от тех никакой пользы. Чтобы отнять посмертный дар, нужно быть рядом с умирающим.
А если не быть? Куда он девается? Некротическая энергия рассеяна повсюду, что нужно, чтобы её забрать? Может ли оказаться, что не нужно ничего, достаточно быть… кем‑то? Не‑человеком. Забирать не замечая. Так же, как забираешь боль пациентов. Концентрация рассеянной энергии настолько невелика, что на фоне десятков тысяч посмертных даров, отнятых у убитых Князем орков, её не заметить, даже если пытаться следить за собой.
Что вообще о ней известно? Кроме названия.
