Откровение в Галисии
Писатель посмотрел на курящих и весело болтающих рабочих и заметил, что их начальник – единственный, на ком не было комбинезона, – пристально смотрит на него. Возникло странное чувство, будто этот человек сейчас подойдет и что‑то скажет. Ортигоса помедлил, кивнул мужчине и направился к свежей могиле, читая по дороге выгравированные надписи. Гриньян был прав, говоря об аскетизме знати в вопросах, касающихся погребения. На крестах вырезали только имена, даты рождения и смерти, никакой информации о титулах или особых заслугах. Некоторые захоронения относились аж к восьмому веку и отличались от более поздних только оттенком камня.
Рядом с могилой Альваро стояла яркая композиция из цветов, которую надлежало возложить сверху. На лентах красовались имена спонсоров, и любой мог догадаться, во сколько им обошелся венок. Нагромождение бутонов напоминало благоухающий погребальный костер. Мануэль машинально засунул руку в карман и достал гардению, которую сорвал по пути к церкви. В воздухе распространился сильный аромат, перекрывая все остальные. Писатель сделал шаг к могиле и взглянул на гроб, уже частично скрытый землей, которую родственники кидали горстями во время молитвы об усопшем. Цветов там не было. Возможно, юрист ошибся: не зря ведь дорогой и роскошный венок выставили на всеобщее обозрение, чтобы все могли им полюбоваться. Ортигоса снова взглянул на уже утратившую блеск поверхность гроба с изображением распятия и ослабленного умирающего Христа. Потом поднес гардению к губам, нежно поцеловал, вдохнул аромат и вытянул руку над могилой. Закрыв глаза, Мануэль искал внутри себя тот тщательно охраняемый закуток, где затаилась боль, но не мог обнаружить его. Возникло ощущение, будто позади кто‑то стоит. Писатель сжал цветок, словно стремясь защитить растение.
В нескольких шагах от могилы ждал священник. В повседневной одежде он казался еще моложе; правда, на нем по‑прежнему осталась колоратка[1].
– Если хотите задержаться здесь…
– Нет. – Ортигоса убрал гардению в карман. – Я попрощался.
Услышав столь резкий ответ, священник удивленно поднял брови. Мануэль, предвидя, что сейчас польются соболезнования, поспешил добавить:
– Как я уже говорил, я тороплюсь.
Унылый ландшафт кладбища внезапно стал невыносимым. Писателю захотелось сбежать отсюда.
– Где ваш автомобиль?
– У ворот.
– Тогда пойдем вместе. Я тоже уезжаю, пора возвращаться в приход.
– Да? А я думал, что вы… – Ортигоса махнул в сторону храма.
– Нет, меня пригласили как друга семьи. Местный священник помогал вести службу. Эта церковь не принадлежит к какому‑то приходу. Она расположена в частных владениях и открывается для публики лишь по особым случаям.
– Понятно. Увидев такое количество служителей, я было подумал…
– Да, для того, кто не знаком с традициями нашего региона, это очень неожиданно.
– Местные обычаи, – тихо и пренебрежительно пробормотал Мануэль.
Он не был уверен, услышал ли священник его замечание, пока тот не ответил несколько прохладно:
– Так местные жители выражают почтение усопшим.
Писатель, ничего не сказав, поджал губы и нетерпеливо посмотрел на дорогу. Они двинулись по направлению к воротам.
– Меня зовут Лукас. – Собеседник протянул Ортигосе руку, в его голосе снова звучало дружелюбие. – Как я уже упоминал, мы с Альваро вместе учились в церковно‑приходской школе. Впрочем, туда ходили все три брата. Просто Сантьяго и Франсиско младше и у нас было мало общего.
Мануэль на ходу пожал священнику руку.
– Церковно‑приходская школа? – с удивлением спросил он.
– Верно, – с улыбкой ответил Лукас. – В этом нет ничего странного, сейчас там учатся все дети из состоятельных семей. Лучшая школа в округе, к тому же находилась под опекой маркиза, поэтому логично, что его дети ходили туда. Выпускники этого заведения необязательно должны служить церкви.
– Похоже, не в вашем случае.
Священник от души рассмеялся:
– Я – исключение. Единственный из класса, кто выбрал такую стезю.
– Значит, вы тоже из богатой семьи?
Лукас развеселился еще больше:
– И здесь мимо. Я получал стипендию, которую его сиятельство учредил для способных детей из бедных семей.
Мануэль едва ли мог себе представить Альваро в церковно‑приходской школе. Тот иногда рассказывал об учебе в старших классах, мадридском пансионе или университете, но об учреждении, где получил начальное образование, не упоминал ни разу. Писатель ожидал совершенно другого, и в рассказ священника ему верилось с трудом. Они шли к воротам, под ногами шуршал гравий, обмен репликами чередовался долгими паузами, но Ортигосу периоды молчания не тревожили, а даже успокаивали. Деревья защищали спутников от ветра, полуденное солнце согревало спину, а воздух наполнял аромат гардений, поднимавшийся от окружавших особняк живых изгородей.
– Мануэль… Может, перейдем на «ты»? Мне сорок четыре года, мы с Альваро ровесники, к чему лишние формальности?
Писатель ничего не ответил, только сделал неопределенный жест рукой. По опыту он знал, что подобные фразы часто становятся прелюдией к более серьезному разговору.
– Как ты сам? Как себя чувствуешь?
Вопрос священника застал Ортигосу врасплох – впервые кто‑то поинтересовался его состоянием. Даже милашка Мей, разрываясь между виной и сожалениями, до этого не додумалась. И хотя писатель вылил на нее свою боль и растерянность, на самом деле он не переставал мучиться тем же вопросом: что у него на душе? Ответа не было. Мануэль полагал, что должен быть раздавлен и убит горем, но вместо этого испытывал апатию, разочарование и обиду из‑за всего, что ему пришлось пережить. Не более того.
– Нормально, – ответил он Лукасу.
– Мы оба знаем, что это неправда.
– Нет, правда. Я не испытываю ничего, кроме сожаления и досады, и просто хочу побыстрее уехать отсюда, вернуться к нормальной жизни и обо всем забыть.
– Безразличие, – прокомментировал священник. – Одна из стадий горя. Наступает после отрицания и перед торгом.
Писатель собирался возразить, но тут вспомнил, как принимал в штыки каждое слово сержанта Акосты, когда та сообщила о смерти Альваро, отказывался верить, пытался ухватиться за спасательный круг или какую‑то ниточку, мучительно искал объяснения.
– А вы, похоже, эксперт в таких вопросах, – недовольно пробурчал Ортигоса.
[1] Колоратка – белый (полу)круглый воротничок духовенства в ряде западных церквей.
