Откровение в Галисии

– Так и есть. Каждый день я имею дело с утратами, безутешным горем и иными тяжелыми душевными состояниями. Это часть моей профессии. Но есть и еще кое‑что. Альваро был моим другом. – Лукас взглянул на Мануэля, ожидая какой‑нибудь реакции на свои слова. – Наверное, я единственный, кто поддерживал связь с ним все эти годы и многое знал о его жизни.

– Значит, тебе было известно больше, чем мне, – прошептал писатель. Ему неожиданно стало грустно.

Священник остановился и бросил на Ортигосу серьезный взгляд.

– Не суди Альваро так строго. Если он что‑то скрывал, то не потому, что стыдился тебя, а потому, что испытывал неловкость за своих родственников.

– Ты не первый, от кого я это слышу, но мне не верится. Я встречался с его родными, и они не показались мне ужасными людьми.

Лукас улыбнулся и сделал примиряющий жест рукой.

– При первой же возможности Альваро уехал в столичный пансион и больше не общался ни с кем из тех, кто остался в поместье. Каждый раз, когда он наведывался сюда, близкие принимали его все холоднее, и Альваро перестал приезжать. Несмотря на то что именно он унаследовал все состояние и титул, маркиз до самой смерти отказывался видеть старшего сына. Потом мой друг появился, привел дела в порядок, назначил родным ежемесячное содержание и опять исчез. Полагаю, лишь я да его душеприказчик знали, где его искать. – Священник снова зашагал по дорожке. – Я знаю, что рядом с тобой он был счастлив.

– Откуда такая уверенность? – сурово спросил Мануэль. – Он приходил к тебе на исповедь?

Лукас закрыл глаза и резко выдохнул, как будто получил удар в грудь.

– Можно и так сказать, хотя все было несколько иначе. Мы о многом говорили. В том числе и о тебе.

Теперь писатель замер посреди дороги. Он повернулся к священнику и невесело усмехнулся.

– Для чего ты мне это рассказываешь? С какой целью? Альваро скрывал от меня правду, и попытки служителя церкви утешить в такой ситуации выглядят просто абсурдно. Как я должен себя чувствовать, узнав, что Альваро доверял духовнику больше, чем мне? Я твердо уверен лишь в одном: что совершенно не знаю человека, которого впустил в свою жизнь. Все это время он меня обманывал.

– Я понимаю, что у тебя на душе.

– Ни черта ты не понимаешь!

– Может, ты прав, а может, и нет. Я совершенно точно знаю, что сейчас тебе хочется отрицать все мои слова, но пройдет несколько дней, и ситуация изменится. Когда это случится, приезжай, и мы поговорим. – Лукас протянул визитную карточку, на ней был указан адрес церкви в Понтеведре. – Ты узнаешь настоящего Альваро. А все остальное – не более чем декорации.

И священник широким жестом указал на парадную аллею и ворота в поместье.

Писатель смял листок и чуть было не бросил его на землю, но вместо этого машинально сунул в карман, где уже лежала гардения. Только ее он собирался тайком привезти из Галисии.

Собеседники молча вышли за ворота. У автомобиля Мануэля, облокотившись о багажник, стоял какой‑то человек. Увидев их, он сделал пару шагов навстречу и остановился. Его фигура показалась писателю знакомой, но лишь подойдя поближе, он понял, что это тот самый лейтенант, который приставал с вопросами в больнице, пока не появился старший по званию. Ортигоса не помнил его имени, зато открытая неприязнь представителя власти к гомосексуалам хорошо отпечаталась в памяти. Если форма смотрелась на страже порядка еще сносно, то сейчас пивной живот свисал над ремнем низко сидящих отглаженных брюк и откровенно выпирал из‑под тонкого свитера, сквозь который четко проступал ряд пуговиц на рубашке, словно тело лейтенанта скрепили заклепками.

С возрастом у Мануэля развился нюх на неприятности. Вот и сейчас писатель был уверен, что появление гвардейца не сулит ничего хорошего. Но еще больше его удивила реакция священника.

– А он‑то что здесь делает? – прошептал Лукас.

– Мануэль Ортигоса? – окликнул гвардеец, хотя прекрасно знал ответ, и показал удостоверение, которое быстро закрыл и спрятал в сумку. – Лейтенант Ногейра. Мы вчера встречались. В больнице.

– Я помню, – осторожно ответил писатель.

– Куда‑то направляетесь? – Страж порядка указал на чемодан, который лежал на заднем сиденье автомобиля Мануэля.

– Домой.

Ответ Ногейре не понравился.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказал гвардеец таким тоном, словно пытался убедить в этом самого себя.

– Так говорите, – недовольно буркнул Ортигоса.

Лейтенант бросил на священника недобрый взгляд и прибавил:

– Наедине.

Похоже, Ногейра ко многим испытывал неприязнь. Или же имел для этого другие причины, потому что хорошо знал Лукаса. Но запугать священника было не так‑то легко. Не обращая внимания на поведение лейтенанта, тот повернулся к Мануэлю:

– Если хотите, чтобы я остался…

– Спасибо, это лишнее.

Лукас явно не желал ретироваться. Но, если уж выбирать между этими двумя странными типами, писатель явно предпочитал гвардейца. Священник медлил. Он пожал Ортигосе руку и, уже садясь в небольшой серый внедорожник, напомнил:

– Загляните ко мне.

Мануэль посмотрел, как Лукас отъезжает, а затем повернулся к Ногейре.

– Не здесь, – сказал тот. – В деревне есть бар, как раз перед съездом на шоссе, там же рядом и припаркуемся. Поезжайте за мной.

Писатель собирался возразить, но затем решил, что если уж беседовать, то лучше поехать в людное место, чем оставаться в опустевшем имении Ас Грилейрас, где у ворот одиноко скучала «Ауди» Гриньяна.

 

Апатия

 

Несмотря на царившую на улице прохладу, солнце нагрело салон автомобиля, и там стало жарко, как в бане. Мануэль припарковался на укатанной площадке рядом со стареньким «БМВ» Ногейры и несколькими пыльными автофургонами. Он вышел из машины, снял куртку, бросил ее на сиденье, запер автомобиль и направился ко входу в кафе, когда лейтенант его остановил.

– Лучше присядем здесь. – И указал на веранду, где стояли пластиковые стулья и выцветшие зонты. – Подождите.

Ногейра вернулся очень быстро, неся две чашки кофе и тарелки с чем‑то похожим на мясное рагу, поставил все на стол и закурил. Видимо, именно поэтому он и хотел разместиться снаружи.