Оттолкнуться от дна

Утром, поднявшись на мостик, Егор застал там странную картину. Посреди рубки сидел на табуретке боцман, склонившись над широким тазиком. Перед боцманом стояла женщина в белом халате, держа в руках банку с разведенной марганцовкой.

– Попробуй еще раз, – сказала женщина.

Боцман замычал и помотал головой. Потом взял банку и, видимо, пытался пить, но у него не получалось. Он снова наклонился к тазику. Жидкость, попавшая в рот, безвольно вытекла.

Эту картину наблюдали стоявшие в рубке еще три человека, среди них – старпом.

Не решившись громко здороваться, Егор ограничился уважительным кивком. Старпом кивнул в ответ и представил стоявших рядом:

– Капитан, Валерий Николаевич.

Гладко выбритый скуластый мужчина невысокого роста с густым ежиком седеющих волос только на мгновение перевел взгляд на Егора с коротким кивком.

– Первый помощник, Петр Емельянович.

Невыразительный человек затрапезной внешности был к Егору ближе, поэтому протянул руку для короткого молчаливого рукопожатия. При этом посмотрел Егору в глаза цепким испытывающим взглядом.

– Что‑то случились? – негромко, приблизившись вплотную, спросил Егор у старпома.

– Да, боцман вот, мать его ети́, стакан отвердителя от эпоксидки выпил. Смотрим теперь, что с ним теперь делать. Тут, на мостике, просто, светлее всего.

Женщина в белом халате, судя по всему, судовой врач, повернулась к руководству.

– Ну что? Надо сдавать его на берег, – сказала она. – Промыть не получается – у него внутрь ничего не проходит.

Капитан выругался и подошел к боцману:

– Ну‑ка, раскрой.

Боцман замычал и открыл рот. В языке виднелась кровавая дыра.

– Допился, мудак, – капитан глянул на остальных и пожал плечами. – Ничего не поделаешь. Старпом, связывайся с погранцами, идем обратно.

Он направился к себе в каюту и, проходя мимо Егора, нервно обронил:

– Извините.

 

Боцмана сдавали на пограничный катер в северной части губы, неподалеку от устья. С пограничниками приехали медики. После беглого осмотра пациента пожилой врач негромко сказал капитану:

– Не жилец. Два‑три денечка помучается – и все. Пищевод, судя по всему, полностью растворился.

Егор стоял рядом и слышал эти слова. Было жутко и странно смотреть на здоровенного молодого парня, который вышел на палубу, накидывая на ходу телогрейку, и понимать, что фактически он – уже труп. И из‑за чего?

 

Следующую ночь отстояли у Рыбачьего, а наутро Егор, чистя зубы в каюте, услышал по трансляции:

– Начальнику рейса просьба подняться на мостик.

Наскоро одевшись, через пару минут он вошел в рубку. Там были капитан, молодой штурман и рулевой матрос.

– Ну что, мы сейчас вот здесь, – обратился к Егору капитан, ткнув в карту острием карандаша, – Рисуйте, куда идти.

С этими словами он бросил на стол перед Егором линейку, транспортир и карандаш.

«О‑па! Вот так – сразу? – Егор немного оробел. – Командовать такой махиной, вести ее в море, в котором сам никогда не был…»

– Я должен свериться со своей картой, – ответил он капитану.

– Сверяйтесь, – нарочито безразлично вздохнул тот поднялся и, покинув мостик, неторопливо направился к себе. Видимо, его все‑таки задевало, что рейсом руководит какой‑то мальчишка.

 

Принеся из каюты свою папку, Егор почувствовал себя уверенней. Он прикинул координаты ближайшего изгиба фронта, перенес их на штурманскую карту и, приложив линейку, прочертил прямую линию.

– Давайте, пожалуй, вот так. А, когда фронт пересечем, я скорректирую.

– Все? – недоверчиво переспросил штурман – Точно?

И, получив от Егора твердое «Да», приложил к карте транспортир.

– Курс тридцать один, – скомандовал он рулевому.

– Есть тридцать один, – отозвался тот.

– Скажите, а когда, примерно, мы будем в этой точке? – спросил Егор, указывая на ожидаемое место пересечения фронта.

Штурман взял измеритель – инструмент, похожий на циркуль, но с иголками на обеих ножках. Одну иголку он поставил на нынешнее положение корабля на карте, а другой дотянулся до конечной точки маршрута. Не меняя раствора измерителя, штурман перенес его на край карты, где была шкала.

– Через двое суток.

– Хорошо, спасибо.

Успокоенный, Егор пошел на завтрак.

 

Конец октября в Баренцевом море – это уже, считай, зима. Период штормов, холодных дождей, снегопадов. Световой день совсем короткий. А скоро и вообще – полярная ночь. Хотя тут, наверное, разница небольшая – есть свет, или его нет. Смотреть совершенно нечего. Со всех сторон – одна и та же серая махина вод, переходящая на горизонте в сизую махину туч.

И только серокрылые полярные чайки со странным названием «бургомистры» да серовато‑белые глупыши день и ночь летят у борта, а внизу с волны на волну перескакивают кайры, похожие на пингвинов, с белыми пузиками, черными спинками и узенькими черными крылышками.

«Вот не надоедает же им такая одноликая жизнь! – подумал Егор, стоя на балкончике возле рубки и то и дело жмурясь от холодных соленых брызг, которые долетали даже до этой высоты. – Хотя, она, и наша, человеческая, не всегда балует разнообразием. Бабушка вон весь век только на свое хозяйство смотрит. А я? Чего ищу? Чего хочу?»

Как скажет один его дружок, бомж Витюха, ровно через тринадцать лет:

– Выпьем! Сколько ее, той жизни, на этом круглом комочке грязи!

Сейчас, на корабле, Егор, правда, вряд ли бы поверил, что у него появятся такие друзья. Да и слово «бомж» пока еще не было придумано.

Молодой начальник рейса отвернул лицо к далекому бледному закату, светлевшему тонкой полосой между свинцовым морем и хмурой тучей, и, если бы кто‑то мог видеть это лицо в тот момент, он был бы удивлен, потому что губы Егора машинально шептали слова из детской сказки: «Несет меня лиса за темные леса, за быстрые реки, за высокие горы… Кот и дрозд, спасите меня!..»