Оттолкнуться от дна

– И кладешь такой ломтик на кусочек ржаного хлеба. И наливаешь в стопочку водочку. До самых‑самых краев. И тоже не ледяную, а только холодную. И подносишь ее к губам… И не кидаешь в себя, а именно пьешь, чтобы прочувствовать вкус. А она немножечко тягучая оттого, что холодная. И допиваешь до дна, и закусываешь сальцом, а потом впиваешься зубами в соленый помидор, обязательно бочковой…

Рассказ прервался, потому что корабль вдруг слегка вздрогнул, и со всех сторон зазвучало явственное, непрекращающееся: «Ш‑ш‑ш‑ш‑ш!»

Капитан вскочил с белым, как мел, лицом и вылетел из каюты. Все настороженно переглянулись.

– Во, кэп штурвал крутит! – сказал дед, расслабленно откинувшись на спинку дивана и наблюдая за курсометром на стене каюты. Стрелка прибора гуляла то в одну, то в другую сторону.

Через несколько минут капитан вернулся. На часах было без пяти полночь.

– Все в порядке, – успокоил он. – Наливайте, а то Новый год пропустим!

– Что это было? – спросил Егор.

– Во льды, твою мать, влетели. Сильный северо‑восточный ветер. Произошла большая подвижка льда. А мы же, хоть судно и усиленного ледового класса, но все ж таки – не ледокол. Маленько сдрейфил. Но лед слабенький, молодой, без торосов. Ничего, уже вышли на открытую воду. С Новым годом, товарищи!

Врач принесла с собой почти полный чайник спирта, так что праздник удался. Передерий даже умудрился, присаживаясь после тоста, промахнуться мимо стула и некоторое время сидел на полу, глядя сквозь запотевшие круглые линзы на красную картофелину своего носа и не понимая, что произошло. Это вызвало взрыв веселья. Падение снисходительно списали на стул, сместившийся от качки.

Утром Егор сквозь сон услышал гул траловых лебедок. С трудом разлепив веки, он посмотрел на часы – ровно восемь. Капитан слово сдержал.

 

Если смотреть со стороны – мы будто играем,

Когда по палубе мерзлой ползут ваера.

«Трал за борт! Доски пошли! Потравим, потравим…»

И только в лицо снег, или соль бросят ветра.

 

Рыбацкому Богу молитесь, жены,

Чтоб льды и циклоны на нас не слал.

У вас понедельники – дни тяжелые.

У нас «понедельники» – тяжелый трал.

 

Потом было возвращение в Мурманск, как раз к празднику Севера с его традиционными гонками на оленьих упряжках, и снова – море.

И вот теперь – морозный Первомай. Егор отмечал его с тремя своими сотрудницами, теми самыми «тремя грациями», и двумя калининградцами. Пока он бороздил моря, тут уже сложилась теплая компашка. Все были на «ты», вспоминали предыдущие посиделки, и по некоторым признакам можно было заключить, что отношения в двух парах явно миновали платоническую фазу. Это, правда, не афишировалось – у женщин в море были мужья, и приличия следовало соблюдать.

Татьяна имела хорошую квартиру. Комнат, правда, всего – две, но большие, чистые и аккуратные, с недавним ремонтом. Многое было явно куплено за рубежом, либо в магазине «Альбатрос» на валютные чеки. Пока женщины возились на кухне, а ребята откупоривали и разливали спиртное, Егор незаметно мельком заглянул в платяной шкаф. Отглаженное белье лежало там аккуратными стопочками. Он провел рукой по верху шкафа и посмотрел на пальцы. «Молодец, чистоха!» Мама учила Егора обращать внимание не на внешние знаки чистоты и поверхностно наведенного порядка, а на те вещи, которые говорят: присуща ли чистоплотность этому человеку в его ежедневном быте.

– Глядя на красиво сервированный стол, не поленись посмотреть тыльную сторону тарелки – вымыта ли он так же, как лицевая?

– А что – разве можно мыть тарелки только с одной стороны?

– Вот, смотри, – показала мама, – соседка угостила холодцом. Видишь?

Действительно, дно тарелки было покрыто застарелыми разводами с влипшими в них волосами.

– Я, конечно, ее поблагодарила, сказала, что очень вкусно, но холодец отдала собаке.

 

– Слушай, Жанка, – сказал один из калининградцев, Игорь, у которого, судя по всему, был роман с Верой. – Вот ты замужем пятый раз. Как ты успела, ты же молодая еще?

– Ой, Игорек, ты опять за свое! Что тебе эта тема покоя не дает? Ты думаешь, я от хорошей жизни перебирала? Просто – как с ними жить, они же идиоты!

– И в чем это выражалось?

– Вот, смотри. Четвертый – такой славный мальчик был. Я просто не удержалась – вышла за него, хотя уже, думала: все, хватит.

– И что?

– Да, понимаешь, вот – все у него было хорошо, но одна слабость: любил пошутить.

– Это разве плохо?

– Так ведь шутки – идиотские!

– Например?

– Ну, представь. Знаю, что он должен прийти из рейса. Отпрашиваюсь с работы, спешу домой – ну, там, приготовить, встретить. Звоню в дверь – никого. Ну, думаю, задержался. Хорошо, как раз все успею. Захожу в прихожую, раздеваюсь, вешаю пальто, поворачиваюсь, а на полу лежит его голова.

– То есть, как это?

– А он, скотина, лег на пол в коридорчике, что ведет на кухню, а голову из‑за угла выставил сюда, в прихожую. И, главное, лежит молча и на меня снизу смотрит. И улыбается. Ну, вот, скажи – не идиот ли? У меня сумочка из рук выпала, ключи выпали, я на полочку для обуви осела – и вздохнуть не могу. А он – ты что, мол, я же пошутить хотел! Вот, скажи, с таким можно жить? Как ты считаешь? У них там в море мозги от качки, по‑моему, в кисель превращаются.

– Жанка, ты мне анекдот напомнила! – встрял Сергей, второй калининградец. – Слушайте! Жена знает, что муж с моря придет – вот, как ты рассказывала. Ну, настроение приподнятое, соскучилась по мужику. С работы отпросилась, в парикмахерскую забежала завивочку сделать, продуктов кое‑каких прикупила. Входит домой, смотрит: на вешалке одежда мужа висит. Значит, уже тут. А она с авоськами. Некрасиво! Жена тихонечко прокрадывается в сторону кухни – бросить авоськи – проходит мимо ванной комнаты и видит в приоткрытую дверь – муж, весь намыленный, спиной к ней в ванне стоит. А настроение‑то приподнятое! Ну, она не удержалась, руку ему сзади между ног сунула и пальчиками так – по кокушкам: «Коля‑Коля‑колокольчик!». И – на кухню. Авоськи бросила, в комнату забегает – а там муж сидит, телевизор смотрит. Жена: «Коля, а кто это там, в ванной?» «Да, отец из деревни приехал».