Оттолкнуться от дна
– Ох, Егор! Не лезь ты пока в политику. Ну, ты – что? Думал, что они вот так запросто, ничтоже сумняшеся, возьмут, да и признают нашу правоту? Согласятся, что, зная расположение фронтов, можно одним‑двумя кораблями контролировать всю обстановку на мойвенной путине? Тогда – что делать с остальными судами? Сдавать в траловый флот? Так недолго и всю промразведку разорить – приличную, мощную организацию! А там – люди. А у них – семьи.
Почти до самого утра Егор не мог заснуть от переживаний. Вот это сделал сюрприз, помог делу! Вспомнилось прочитанное недавно высказывание Алфреда Ньюмена: «Если бы Вам удалось надавать под зад человеку, виноватому в большинстве Ваших неприятностей, Вы бы неделю не смогли сидеть!»
Как еще шеф вообще не погнал его в три шеи! Даже, наоборот, переживал за него. Егор вспоминал слова Антона Антоновича и ворочался, терзаемый стыдом.
– С ними все понятно, – говорил шеф. – Меня больше беспокоит твоя судьба. Ты ж понимаешь, не зря говорится: «Береги рубашку снову, а честь – с молоду!» До этого случая тебя никто не знал, а теперь – куда ни зайди, скажут: «А! Это тот, про которого…» И попробуй, отмойся. Так что старайся таких ляпов больше не допускать.
«Еще тогда, после отчета в Гидрометцентре СССР, надо было сделать выводы! – корил себя Егор. – Ан нет! Одного раза оказалось недостаточно».
– Ну, ничего, – сказал он себе уже под утро. – Зато теперь я точно знаю, где буду защищать диссертацию. Московский государственный университет имени Ломоносова, географический факультет, кафедра океанологии.
С тем и заснул, хотя через час уже пора было подниматься.
Наверное, чтобы чего‑то добиться в жизни, это все‑таки необходимо: хоть разок – вот так, как следует, обидеться и проворочаться ночь без сна.
Роман с Татьяной оборвался, едва начавшись. Если муж Жанны, несмотря на ее опасения, продолжал исправно ходить в море, то как раз Татьянин супруг неожиданно списался на берег. Егор при встрече с ним испытал сложную гамму чувств. Татьяна, в отличие от подруг, никогда не отзывалась о муже в пренебрежительном тоне, скорее даже, наоборот, с подчеркнутым уважением. И Егор чувствовал определенную неловкость – влез в чужую семью, напакостил, зарогатил приличного мужика.
Но, увидев супруга воочию, он как‑то даже озадачился. Муж оказался невзрачным очкариком невысокого роста. Трудился он теперь где‑то рядом с ДМО, поэтому каждое утро лично приводил жену на работу и каждый вечер лично забирал. Егору он как‑то особенно дружески улыбался и почти подобострастно жал руку. При этом в глазах проглядывал холод, если не ненависть.
«Чует, мерзавец! – думал Егор. – Хотя, почему – он? Это я – мерзавец!»
Впервые оказавшись в таком положении, герой‑любовник просто не знал, как себя вести. Татьяна общалась с ним подчеркнуто официально, будто и не было той ночи, а он стыдился лезть к ней в душу. Что там у них, как? Чужая семья – потемки!
И все‑таки они были странной парой. Она – стройная, спортивная, собранная, и он – невзрачный, закомплексованный, можно даже сказать – убогий. И как такому чмо могла достаться эта пантера? Понятно, что, наверное, не каждый день она закатывает ему такой цирк, как тогда Егору, но гладить ее точеные ножки он, видимо, все‑таки может, сколько угодно.
«Чем он заслужил такую честь? – подумал Егор. – Тоже мне, скакун без буквы „с“»!
Глядя, как Татьяна демонстративно берет мужа под руку и нарочито гордо покидает место работы, Егор не мог отделаться от мысли, что она своего супруга стесняется. Может быть, влипла по молодости, да по обстоятельствам, а теперь пытается сама себя убедить, что это ее судьба.
«Ох, недолго такое продлится!» – подумал, помнится, Егор и, как в воду смотрел.
Через месяц Татьяна принесла заявление на отпуск. На севере отпуска длинные, Егор пожелал ей хорошего отдыха. Она посмотрела на него как‑то странно. А потом Жанна доверительно сообщила, что Татьяна развелась с мужем, и что развод этот дался ей очень нелегко – она улетела в Кишинев к родителям и там слегла в больницу. Болезнь Жанна не назвала, сказала: что‑то на нервной почве.
– Антон Антонович! Надо по мне что‑то решать. Уже полтора года у меня – ни работы постоянной, ни прописки. На одних временных распоряжениях Михаила Ивановича мы далеко не уедем. Меня в милицию могут забрать за тунеядство и бродяжничество.
– Ты прав, Егор. Но куда бы тебя оформить? В промразведку? Тебя там сожрут, даже Михаил Иванович не поможет. В Москве прописку – попробуй, получи. Слушай, а давай мы тебя в Архангельске устроим, в управлении гидрометслужбы. Там нормальный мужик во главе, у меня с ним остались хорошие отношения. Сделаем экспедиционный отряд из тебя одного. Финансирование я туда дам. Насчет прописки – переговорю.
– Да, мне все равно – где. Главное – как‑то узакониться.
Этот разговор состоялся в июне. А в первых числах июля Егор снова, как в былые времена, летел над Белым морем, но только теперь не на ледовом разведчике, а на рейсовом Ан‑24, и на высоте не пятьдесят метров, а пять километров.
Впервые он прилетел в Архангельск не с юга, а с севера. Знакомый город показался ему на этот раз чем‑то сродни Сочи. Если в Мурманске на кустах сирени только‑только лопались почки, то здесь, в Архангельске, купаясь в летнем тепле, уже вовсю шумели листвой стройные березы. А на берегу Северной Двины, можно было, вжавшись в песок, даже позагорать, несмотря на студеный ветерок.
Егор поселился в ту же гостиницу, что и раньше. Его даже узнали работницы. Он вышел на набережную к памятнику Петру Первому, прошел через парк на главную площадь с торчащей над ней несуразной одинокой высоткой, зашел поужинать в тот самый ресторан. Все было на месте. Кроме Евы.
И щемящая тоска вползла в его грудь, стискивая горло и не давая дышать.
Что ни день, что ни час – все длиннее наш путь.
Ни земли, ни судов – только море без края.
Хоть одним бы глазком на тебя мне взглянуть,
Как живешь ты теперь, ты сегодня какая?
В легкой шубке пушистой куда ты спешишь?
На окошко в замерзшем троллейбусе дышишь.
Я прошу, ты мой голос негромкий услышь.
Я люблю тебя. Слышишь? Люблю тебя! Слышишь?
Он со мною всегда, твой доверчивый взгляд,
И твой голос со мной – то веселый, то грустный.
