Оттолкнуться от дна

– Да, где там! Вчера, бляха‑муха, пошли с другом в ресторан. Выпили. Помню, что, вроде, познакомились с двумя какими‑то лярвами, но дальше – полный провал. Проснулся утром дома. Входная дверь – настежь. Лежу на полу, бляха‑муха, одетый в женское пальто на голое тело. Руку в карман сунул – там, ёксель‑моксель, черные колготки. И все, бляха‑муха! Ни хрена не помню. Хочу теперь дружбана найти – может, он что расскажет? Пошли, посидишь с нами?

– Нет, спасибо, – улыбнется в ответ Егор, – у меня еще дела.

 

К тому времени, когда шеф и Егор появились в Мурманске, традиционные породы рыб, которые столетиями составляли славу северных морей и основу поморского промысла, были уже практически полностью выловлены. Теперь вместо трески, сайды, пикши и палтуса стали ловить путассу и мойву. Эти породы, считавшиеся прежде сорными, представляли собой более низкое звено в пищевой цепочке, то есть именно ими кормились в свое время и треска, и сайда, и палтус.

Теперь охотиться на них стало некому, и рыбешки размножились в огромных количествах. Правда и зараженность паразитами в отсутствие хищников у них была огромная, особенно у путассу. Хищники ведь неповоротливую больную рыбу выедают в первую очередь.

Вкусовые качества этих пород тоже оставляли желать лучшего, но речь шла о том, чтобы хоть как‑то накормить страну, и тут было не до изысков. Хотя, например, ту же путассу научились перемалывать, вспенивать с крахмалом и подкрашивать, сдабривать экстрактом крабовых панцирей и получать таким образом популярный деликатес под названием «крабовые палочки».

Мойва была повкуснее и поэтому вообще стала стратегическим продуктом. Из нее делали шпроты, пресервы, ее вялили и коптили, а совсем мелкую – пускали на костную муку, которую потом добавляли в комбикорм поросятам и курам. Мойва оказалась той палочкой‑выручалочкой, которая заменила истребленные азово‑черноморские кильку, тюльку и барабульку.

– Забодали с этой мойвой, – жаловался Егору в минуту откровения начальник «Севрыбпромразведки». – Сидишь в Москве на коллегии, а министр долбит и долбит: «Где мойва, где?» Знаешь, как хочется в рифму ответить!

Дело в том, что мойву удобнее всего ловить, когда она из северных районов Баренцева моря идет на нерест к югу, в норвежские фьорды. Во‑первых, мойва тогда крупная и упитанная – молодежь на нерест не ходит, это дело взрослое. Во‑вторых, она сбивается в огромные плотные косяки – свадьба все‑таки! И, в‑третьих, идя на нерест, мойва не питается, чтобы не отвлекаться от главного дела. Такую и есть приятно – целиком. Спинка у нее жирная, а кишечник – пустой, чистенький. Вот она и ценится. Особенно икряные самочки.

Время нереста известно. С декабря по апрель. Но вот дорогу мойва каждый год выбирает разную. Поэтому суда «Севрыбпромразведки» уже с ноября выстраивались в линию поперек возможных путей прохода рыбы и караулили. Как только передовые косяки мойвы натыкались на одно из них, сразу сообщалось всем флотам, и группа из ста сорока судов повисала над нескончаемой рыбной рекой и черпала из нее улов за уловом. Начиналась знаменитая «мойвенная путина».

Но бывали и досадные промахи. Иногда мойва просачивалась сквозь заслон поисковых кораблей, как песок сквозь пальцы. Как раз именно это случилось в прошедшую путину. Флот облавливал какие‑то разрозненные косяки, а настоящей рыбы все не было и не было. И только, когда норвежские газеты сообщили о небывало массовом подходе мойвы на нерест к их побережью, стало ясно: проворонили. Рыба прошла очень узким коридором в необычном месте, попав как раз в зазор между двумя поисковыми судами. Хвост этой «рыбной кометы» отследили и обловили, но ее ядро, где собрались самые плотные косяки, увы – упустили. Путина была фактически сорвана.

Начальник «Севрыбы», крупный, похожий на добродушного медведя, умный и деловой дядька, вызвал к себе все руководство «Севрыбпромразведки». Они входили в большой просторный кабинет, как побитые собаки, непроизвольно шевеля губами – репетировали оправдания.

Огромный начальник молча просматривал какие‑то бумаги, опустив круглую коротко стриженую голову, и был мрачен, как никогда. Мельком подняв взгляд на входящих, он показал, что ему противен даже сам их вид, и отвернулся к окну. Вызванные сгрудились кучкой у дальнего конца полированного, внушительных размеров, стола для совещаний.

– Здравствуйте, Михаил Иванович! Можно садиться?

– Садитесь – с презрением в голосе бросил им начальник, по‑прежнему глядя в окно.

Все расселись. Повисла гнетущая тишина. Михаил Иванович все так же смотрел куда‑то в пространство за стеклом, незаслуженно именуемое Центральным городским парком: деревьев там не было.

Наконец, он повернул к сидящим хмурое лицо и негромко спросил:

– Ну, что? Доигрались, падлы?

– Михаил Иванович, судов не хватает. Надо чаще расставлять. Вот…

Оправдывающегося прервал оглушительный звук, похожий на выстрел – это Михаил Иванович схватил кожаную папку и хлестко шлепнул ей по столу.

– Вы только и знаете, суки, что просить новые корабли! Вас послушать – так весь флот надо передать в промразведку! А ловить кто будет? Стоимость каждого корабля в сутки – кооперативная квартира! До каких пор вы будете искать рыбу квадратно‑гнездовым способом? У вас там полные отделы ученых! Ну, и разработайте хоть какую‑нибудь теорию, которая бы сказала – мойва пойдет так, или так. Что‑то же заставляет ее менять свой маршрут? Это же не просто так! Я – не ихтиолог, не океанолог – и то это понимаю! А вы? Хрена вы там сидите, штаны протираете? Не можете – уйдите, пусть придут те, кто может!

 

Антон Антонович с Егором вошли в тот же кабинет через полгода после того памятного совещания.

Михаил Иванович вышел из‑за стола им навстречу с приветливой улыбкой:

– Экспедиция, значит? Из Москвы? Мне звонили. Ну‑ка, показывайте, что там за карты вы разработали.

Шеф обернулся к Егору:

– Доставай.

Егор разложил на большом столе для совещаний карты фронтов Баренцева моря, нарисованные им еще в Москве, на базе.

– Так‑так‑так… – Михаил Иванович с любопытством склонился над картами. – Меня интересует ноябрь‑декабрь прошлого года.

– Вот, – показал Егор.